Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Даша с силой захлопнула дверь и выскочила из хаты во двор. Хлипкая калитка распахнулась от удара ее ноги. Выйдя на улицу, Даша сняла босоножки и, не сдерживая слез, во весь дух побежала к туманному саду, где под навесом стоял огромный, высокий, как Эверест, сеновал.

Ночью она часто просыпалась и шарила рукой по сену.

25

Участковый сидел на диване, опустив босые ноги на пол, и чесался. Выглядел он неважно. Ему не хватало воздуха, и он тяжко, со стоном, вздыхал, крутил головой, снова чесался и снова вздыхал.

– Нельзя же столько пить, – пробормотал он.

– К жене иди, – посоветовал Воронцов. – Пусть рассола тебе нальет.

Следователь брился компактной немецкой электробритвой на аккумуляторах. Тонкая сетка легко скользила по его щекам, и кожа отливала чистотой и здоровьем. Он смотрелся в маленькое зеркало без рамки, наклеенное прямо на обои, крутил головой, вытягивал губы. Потом плеснул в ладонь дорогого одеколона из черного пузырька и освежил лицо.

– Не, не пойду! – нахмурившись, ответил Шурик. – Конец семье… Я уж все мосты сжег…

Воронцов не стал выяснять, какие мосты успел сжечь участковый, открыл дверь в первую комнату и крикнул:

– Мамаша! Рубашку несите!

Бабуля, гордая тем, что обслуживает столь высокое начальство, кинулась в темный угол, где за шторкой на плечиках висела голубая рубашка Воронцова, постиранная, отглаженная, со всеми пуговицами. Любовно сняла ее и понесла на вытянутых вперед руках.

– Завтрак накрывать? – спросила она у сына.

– Как хочешь, – буркнул Шурик, обхватив влажный лоб руками. – Воды принеси!

Старушка засеменила к бадье с водой. Она не скрывала своей радости по поводу того, что сын вернулся в родительский дом. С сыном ей будет куда веселее. А то, что у него в семье не ладится, то это пустяк. Невестки эти только и знают, что запрягать мужиков в ярмо да деньги из них выжимать. А что для старой матери самое главное? Чтоб сын был рядом и ее слушался. Вот и все дела.

Шурик наконец встал, подошел к печи, стянул с нее пыльные и мятые брюки и принялся их надевать.

– Девчонка-то ночевать не приходила, – сказал он.

– Ну и черт с ней, – ответил Воронцов, застегивая рубашку и придирчиво осматривая рукава – не осталось ли пятна от шпрот. – Я к ней в пастухи не нанимался. Участковый ничего не сказал, затянул брючной ремень и подумал, что надо будет проделать в нем новую дырку, а то слишком туго стало.

Воронцов надел заплечную кобуру, вынул пистолет, проверил обойму и снова загнал ее в рукоять. Накинул на плечи пиджак и сел за стол.

– Давай-ка еще раз разберемся со списком, – сказал он, придвигая к себе мятый лист из ученической тетради, прилично заляпанный за вечерней трапезой.

Похоже, Шурик молил бога, чтобы следователь не вспомнил об этом списке, но судьба ему не улыбнулась. Он нехотя подошел к столу, взял давно поломанный будильник и стал крутить колесико, приводящее в движение стрелки.

– Да что с ним разбираться? – отмахнулся он. – Пустое все это, Юрий Васильевич. Пустое!

Но следователь уже вооружился карандашом и нацелил его острие в первую фамилию.

– Это все телятницы?

– Телятницы. Только, считай, все в город перебрались. Три женщины остались. Я их кружочками пометил.

– Вот по этим трем давай и пройдемся. Будина?

– Эта молодая. Муж, дети. На Заречье живет.

– Шапетько?

– Шапетько уже месяц как в больнице лежит. Грыжа у нее.

Воронцов в задумчивости постучал карандашом по списку и очертил последнюю фамилию.

– Клинцова?

– А это младшая дочка Евсея, к которому мы с вами заходили.

– Пастуха?

– Ну да, он в то утро скот пас, – кивнул Шурик и попытался смять разговор. – Я ж говорю, Юрий Васильевич, что пустое это дело. При чем тут телятницы?

– Постой, постой! – сказал Воронцов и внимательно посмотрел в глаза участкового. – Расскажи-ка мне про эту Клинцову! Если не ошибаюсь, она не замужем и у нее взрослый сын?

– Ну да, сын Лешка. Баламут еще тот…

– Сколько Клинцовой лет?

– Да лет сорок пять будет, – с трудом выдавил из себя Шурик. – Юрий Васильевич, это святая женщина! Я за нее поручиться могу.

Воронцов, не сводя взгляда с лица милиционера, медленно скрутил список в трубочку и стал наматывать ее, словно веревку, на палец.

– Святая, говоришь? А вот мы это и проверим. Где она живет?

– Юрий Васильевич, – тихо попросил участковый. – Бога ради, не трогайте ее.

– Шурик! – насмешливо позвал Воронцов. – Где она живет?

– Вы что, в убийстве ее подозреваете? – вдруг вспылил участковый. – Да лучше меня подозревайте! У меня кулак крепкий, могу по физиономии заехать. А Клинцова – женщина нежная. У нее душа ранимая, понимаете?

– Ранним утром старик находит труп любовника своей дочери, – задумчиво произнес Воронцов. – Это, Шурик, и есть тот самый хрестоматийный круг, в который, как в мышеловку, попались главные действующие фигуры. И никуда они уже не денутся. Вот в чем заключается главный закон криминалистики. Понял?

Он кинул измочаленный список на стол и встал.

– Уезжайте вы лучше отсюда, – глухим голосом сказал участковый, исподлобья глядя на следователя. – Пока я на вас жалобу в прокуратуру не написал.

Воронцов замер у двери, повернулся к Шурику и широко улыбнулся:

– Жалобу?

– Да! – зло ответил участковый. – Где основание для возбуждения уголовного дела? Где труп? Где заключение экспертизы?

Улыбка медленно сошла с лица следователя.

– С огнем играешь, Шурик, – вздохнул он, внимательно рассматривая красные, подпухшие глаза участкового. – Не боишься лишиться погон за преступную халатность, допущенную во время проведения дознания?

Не дожидаясь ответа, он быстро вышел из комнаты, и с терраски донесся его громкий голос:

– Мамаша! Ну-ка объясните, где Клинцова живет.

Участковый повернулся к зеркалу, в котором с трудом умещалось его лицо, надел фуражку и медленно надвинул козырек почти на самые глаза. Несколько мгновений он рассматривал свое отражение, потом подошел к столу, вылил остатки водки в мутный стакан и залпом выпил.

– Не надо! – рявкнул он. – Я сам отведу!

26

Даша лежала на спине, натянув одеяло до носа, и смотрела, как трепыхается залетевшая в паутину муха и как паук носится вокруг нее, обматывая своей липкой нитью. Она уже давно не спала, да и сна не было, но все лежала, не шевелясь, без чувств, без мыслей и без слез. И лишь когда солнце стало припекать и раскалило навес, Даша откинула одеяло и села. Вялыми движениями она стряхнула с головы травинки, накинула на плечо лямку сумочки и слезла вниз.

По двору, не разгибаясь, ходила Проня: сыпала в алюминиевую тарелку пшено курам, рвала листья одуванчика кроликам, мешала в корыте вареную картошку с мукой для поросенка. Увидев Дашу, она взялась за поясницу, выпрямилась, молча кивнула. Глаза женщины были подпухшими от слез.

В бане Даша долго обливала себя холодной водой, промывала глаза, тщательно чистила зубы, потом вытерлась простыней, которую принесла Проня, и пошла разыскивать Воронцова.

У колонки она встретила Лешку.

– А я за тобой! – сказал он ей, радостно улыбаясь. – Чего это у тебя глаза красные? Плакала?

– Не выспалась, – со смыслом ответила Даша и, желая подразнить, с вызовом посмотрела на парня.

Он смутился, отвел глаза.

– А у деда корова отелилась, – сказал он уже не столь праздничным голосом. – Пойдем на теленка посмотрим…

– На кого?! На теленка?! – возмутилась Даша и едва не проговорилась, что за свою жизнь так на них насмотрелась, что до сих пор бифштексы есть не может. – Подумаешь, невидаль – теленок… Я уже как-то видела теленка… По телевизору показывали.

– По телевизору – это не то, – возразил Лешка.

Даша обернулась и посмотрела на хату бабули, на сломанную калитку и подумала: «Может, Юра спит еще?»

– Ладно, – согласилась она. – Пошли на твоего теленка смотреть.

25
{"b":"32685","o":1}