– А вы, наверное, очень огорчились, когда посмотрели на мои руки, да?

И побежала по лестнице на набережную.

Я поднялся на второй этаж, взял ключи от номера молодоженов и открыл дверь.

Стеклянные крошки блестками осыпали обе кровати и пол. Сила удара была настолько велика, что несколько осколков размером с мелкую монету вонзились в противоположную от окна стену. У двери в душевую валялась бутылка из-под шампанского. Я поднял ее, держа двумя пальцами за пробку, сунул под кран, смывая стеклянную пыль, потом вытащил пробку и вытряхнул клочок газетной бумаги, скрученный трубочкой.

Заголовок статьи был вырезан таким образом, что от него осталось всего два слова: «УХОДИТ ВРЕМЯ».

Марина сидела за круглым столиком открытого кафе, освещенная гирляндой разноцветных ламп, и ее заплаканное лицо в ритм тяжелого рока меняло цвета с красного на синий, словно девушка примеряла маски. Профессор с безучастным видом рассматривал маслянистый коньяк на дне стакана и что-то говорил Марине. Когда я понял, что в эти минуты они вряд ли нуждаются в моем обществе, уйти незамеченным было уже невозможно.

– Добрый вечер, господин директор! – первым приветствовал меня Курахов, но сесть рядом не предложил. – Я ставлю вас в известность, что вынужден освободить номер раньше срока.

Я пожал плечами, мол, вольному – воля.

– И скоро вы намерены уехать?

– В самое ближайшее время, – неопределенно ответил Курахов.

– Когда сможете сказать конкретнее, я рассчитаюсь с вами за оставшиеся дни.

– Да, желательно, чтобы вы это сделали.

– Мы уедем в один день, – предупредила меня Марина, но эти слова в большей степени предназначались профессору. – Вам придется рассчитать нас обоих сразу.

Курахов спорить не стал. Я заметил, что в присутствии посторонних он очень сдержанно проявлял свои чувства к падчерице. Марина же вела себя так, как хотела. Этические тормоза были ей неведомы.

Марина и профессор терпеливо ждали, когда я уйду. Они слишком явно тяготились моим присутствием, и я не стал прощаться и желать хорошего вечера, повернулся и пошел к своей черноокой гостинице, где впервые с начала курортного сезона не светилось ни одно окно, ни один витраж.

По-видимому, он хотел изменить голос и для этого поместил трубку в какой-то бак, может быть, даже в унитаз. Голос двоился эхом, фонил, но я все равно без труда узнал капитана.

– Ну что, Вацура, ты уже созрел?

– Не понимаю, о чем вы? Кто со мной говорит?

– Сейчас узнаешь…

Пауза, шорохи, негромкий стук. Не выпуская трубку, я без всякой надежды кинулся к столу, оттуда – к сейфу, пытаясь вспомнить, куда я сунул диктофон. Мой абонент тем временем произвел какие-то манипуляции со своим телефоном, скорее всего, обмотал его туалетной бумагой.

– Ну как, въехал? – прозвучал тот же голос, но уже приглушенный, далекий. – Бабки нашел?

– Бабки? – переспросил я, открывая дверку сейфа и вместе с трубкой радиотелефона засовывая голову внутрь. Диктофона, как назло, не было! Кажется, в последний раз его брала с собой на пляж Анна, используя как плейер.

– Да, да, бабки! И не прикидывайся идиотом, не то меня сейчас икота задушит… Слушай меня! Мы тебе решили сделать подарок. Достаточно двадцати пяти. Пять штук можешь оставить себе… Алло! Слышишь меня?

– Это невозможно, – ответил я, на всякий случай заглядывая в книжный шкаф.

Возникла недолгая пауза. Капитан, конспирируясь, снова залез в унитаз.

– Черт с тобой! Гони двадцатник – и можешь жить спокойно.

– У меня нет таких денег.

– Ты хорошо подумал, таранка сушеная? Ты пошевелил мозгами, прежде чем говорить такие слова?

– Секундочку, я переверну кассету в диктофоне!..

В трубке что-то треснуло, и телефон захлебнулся частыми гудками. Я швырнул трубку на диван, проследил, как она ткнулась короткой антенной в декоративную подушку, отскочила, сделала сальто и шлепнулась на ковер.

Я сплюнул, путано выругался, выскочил в приемную и, приоткрыв дверь, ведущую на лестницу, крикнул:

– Рита! Стекольщик приходил?.. Эй, ты жива там, Рита?

Внизу скрипнула дверь. Девушка поднялась на несколько ступеней вверх, запрокинула голову, глядя на меня.

– Я дважды звонила, но он не пришел.

– А постельное белье отвезла в прачечную?

– Нет.

– Почему?

– Это уже ваши проблемы, – ответила Рита. – Я ухожу.

– В каком смысле?

– В прямом… Надеюсь, никакого заявления писать не надо?

Я молча смотрел вниз, где на ступенях, опираясь локтями о полированные перила, стояла Рита. Настенные бра в виде свечей с медным подсвечником освещали лестничный пролет слабо, и лицо девушки было в плотной тени. В этой позе уставшего человека, тем не менее сохранившей грациозность и застывшую гибкость, что-то напоминало Анну, ее тихое бунтарство и непреклонность, ее замедленный, скрытый взрыв, благородное коварство мстящей самки.

Я сошел к ней, коснулся пальцами подбородка, приподнял голову так, чтобы скудный свет падал на лицо.

– Ты будешь последней, – произнес я. – Последней, кто меня бросил.

Я остановил «Опель» метрах в пятидесяти от «Сузуки», под огромным буком. Сквозь декоративный плетень восточного ресторана я мог разглядеть невысокий подиум, под которым была сложена обувь, словно в школьном гардеробе, карликовые столики и сидящих вокруг них людей, мучающихся из-за отсутствия стульев.

Влад сидел, а точнее, стоял на коленях ко мне спиной. Две девушки, которые были с ним, прислонились друг к дружке спинами, с зеркальной точностью согнув ноги в коленях и обхватив их руками. Анна опиралась локтями о столик и сквозь огонь свечи, как мне казалось, смотрела через плечо Влада в мою сторону. Она не могла меня увидеть, даже если бы я вышел из машины и встал у плетня во весь рост, но страх быть обнаруженным за таким постыдным занятием, как подсматривание, заставил меня вжаться в кресло и опустить голову, едва не доставая носом до кнопки сигнала.

Впрочем, мою засаду очень скоро рассекретила зрелого возраста женщина с черными волнистыми волосами, которые спадали на шелковую красную рубашку с большим остроугольным воротником. Она просунула свою крупную, источающую резкий парфюмерный запах голову в оконный проем и спросила:

– Какие-нибудь проблемы? Могу помочь.

Ей надо было сразу ответить, что я ни в чьей помощи не нуждаюсь, но я зачем-то ввязался в разговор, стал уточнять, чем именно может помочь мне женщина и какие проблемы под силу ей устранить. Этого было достаточно для того, чтобы знойная брюнетка удовлетворенно кивнула, выпрямилась и, щелкнув пальцами, крикнула в темноту:

– Девки, ко мне!

Хорошая порция джина несколько снизила мою способность адекватно оценивать происходящее, но, тем не менее, я поразился армейской вышколенности местных проституток. Из кустов, задворок и темных углов вдруг показались разномастные девчонки. Я подумал, что сейчас они облепят машину, как рой свою пчелиную матку, но девки, выравнивая носки туфель, встали в одну шеренгу, лицами, а точнее, грудями, ко мне. Сутенерша, прохаживаясь перед строем, как взводный перед солдатами, демонстрировала товар и нахваливала его:

– Девочки у меня хорошие. Все как на подбор… Господин предпочитает брюнеток или блондинок? Худеньких или пышечек?

Мне как-то не приходилось пользоваться платными любовными услугами, и эта откровенная торговля живым товаром несколько задела мою пуританскую совесть. Я уже хотел было завести машину и сорваться отсюда без всяких объяснений, но заметил сквозь плетень, как Влад рассчитывается с официантом, а его три подруги и длинноволосый друг, уже спустившись с подиума, отыскивают свои кроссовки и туфли.

Тут мне в голову пришла совершенно бредовая идея. Стыдясь слишком откровенно рассматривать жриц любви – мне казалось, что это обязательно должно унизить их чувство собственного достоинства, – я быстро пробежал глазами по строю и остановил взгляд на невысокой девушке в голубом декольтированном платье. Ее лицо мне показалось знакомым. Кажется, она часто заходила в мое кафе, заказывала мороженое, кофе и подолгу читала «Cosmopolitan». Девушка меня тоже узнала и невольно вышла из «строя».