– Ты преувеличиваешь, – сказал Гомер. – Создашь то, что от тебя требуется, а дальше можешь заниматься чем угодно.

– Не получится, – сказал Майон. – Раз измажешься, потом не отмоешься. Разные у нас с тобой дороги.

– Нет у тебя дорог, пойми ты! Или-или…

– В таком случае у меня только одна дорога, – сказал Майон.

Удивительно, но он не чувствовал боли от утраты друга – видимо, они давно уже стали чужими, просто раньше ум и сердце не хотели мириться с этой мыслью, а теперь не осталось ничего недосказанного.

– Я тебя не упрекаю ни в чем, – сказал Майон. – Ты талантлив, и ты искренне убежден в своей правоте. Это как раз самое страшное.

– Но ведь это – все?

– Да, – сказал Майон. – Но, оказывается, и мертвым небезразлично, что станут говорить о них живые. Мне кажется все же – тебе очень одиноко будет одному.

Не ответив, Гомер постучал в дверь кулаком, его выпустили. Дверь захлопнулась. Майон сел к столу и уронил голову на руки. Все его существо протестовало против смерти, но другого выхода не было, никак нельзя было поступить иначе.

Может быть, серая вода из Леты уже попала в верхний мир и многие проглотили каплю? К примеру, Гомер. Нет, это было бы чересчур легкое объяснение.

На улице засуетились, перекликаясь, и это никак не походило на пьяный праздник победителей – что-то там случилось. Раздались панические вопли, забегали в коридоре, там стучало и гремело, и вдруг дверь распахнулась, с треском ударившись в стену, по комнате со свистом пронеслась золотистая полоса, и обломки закрывавших окно досок прямо-таки брызнули наружу. В комнату хлынул солнечный свет. Застучали когти, вошел огромный пес. Майон узнал его, но не испытал никакой радости, подумал тоскливо: еще и это? Пес улегся у очага, положил на лапы огромную кудлатую морду и уставился на Майона зоркими равнодушными глазами. Весь дом был наполнен глухим рычанием и стуком когтей – видимо, нагрянула вся стая, и Майон невольно улыбнулся, представив, как разбегались его тюремщики.

Потом в комнату вошла Артемида, Делия, прекрасная, как пламя костра, хозяйка лесов и лунных дорог.

– Ну, здравствуй, – сказала она насмешливо. – Как я вижу, твои исторические изыскания оценены по достоинству.

– Да уж, – угрюмо отозвался Майон.

– Они тебя убьют. Как Архилоха.

– Догадываюсь.

– Тогда чего же ты ждешь? – спросила Артемида. – Вряд ли среди них найдется смельчак, который рискнет встать на пути моих псов. Не дам я тебе погибнуть так глупо. – Она огляделась с любопытством. – Значит, вот так ты живешь? Как глупы и тесны рукотворные пещеры! Ничего, со временем ты убедишься, что мои леса прекраснее любого дворца.

– Ох, и упряма ты, бессмертная, – сказал Майон. – Снова приглашаешь на должность придворного аэда?

– Все люди кому-то служат. А быть аэдом богини – не самая незавидная должность.

– Смотря что тебя заставляют делать, – сказал Майон. – Я не могу, понимаешь? Геракл был великий герой, и я не могу представить его безвольной куклой, слепо выполняющей волю прекрасной повелительницы.

– А у тебя есть возможность свободно заниматься, чем ты хочешь? Со мной ты создашь хоть что-то. Без меня – ничего. Или ты надеешься на заступничество моих божественных родственников? Да ты хоть знаешь, что произошло на Олимпе?

– Значит, они…

– Да! – Артемида повернула к нему прекрасное и злое лицо и продолжала размеренно и ровно, словно вбивала гвозди в сухую доску. – Ничего у них не вышло. В который раз уж не хватило смелости. Зевс снова призвал из Аида гекатон-хейров, и отважные мятежники геройски отступили и смиренно покаялись. Афина теперь пальцем о палец не ударит, Посейдон носа не высунет из пучины, а остальные и внимания не стоят. Я-то их прекрасно знаю, эту свору лизоблюдов, трусов и подхалимов.

Майон снова подумал о том, какое страшное оружие находится в его руках, оружие, которого боятся и жаждут и люди, и боги.

Артемида взяла его лицо в ладони и прошептала:

– Майон, милый, ну пожалуйста, временами так одиноко… И он, как в прошлый раз, едва не поддался ее красоте, синему пламени глаз, печальным и сладким запахам осени и обыкновенной женской тоске, унылой и пронзительной. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить, как она несчастна и одинока, понять, что звание богини ни в коем случае не приносит с собой автоматически счастья и удачи. Но и дорога, на которую она звала, была не по нему. Перед глазами стоял могучий, целеустремленный, добрый герой в львиной шкуре, воин справедливости.

– Прости, но ничего не выйдет, – сказал он тихо, борясь с жалостью и смертной тоской молодого тела, юной души. – Прости, Делия, нельзя иначе.

Она вскочила, словно взметнулось в ночи пламя далекого подожженного города, синие глаза от гнева стали цвета грозовой тучи, в голосе звенела чисто человеческая, женская обида и уязвленная гордость:

– Ну и пропадай! Пропадай!

Повернулась так круто, что золотые стрелы едва не рассыпались из колчана, и исчезла за дверью. Следом метнулся пес, скребнув когтями по полу. Визг, бухающий лай, топот дикой охоты наполнили дом, выплеснулись во двор, на улицу и унеслись с быстротой ветра. Стало очень тихо. И грустно – прощай, Делия, пленительная и безгранично одинокая хозяйка лесов, не получившая вместе с бьющим без промаха золотым луком счастья и покоя.

Тут в комнату влетел Эант, взъерошенный и перепачканный. Не было времени удивляться. Майон толкнул его в темный угол меж очагом и дверью, выглянул в окно, успел заметить, что к дому сбегаются кучками и поодиночке стражники. Перед лицом мелькнуло острие копья, и он отпрянул в комнату. Тут же окно вновь закрыли доски, и застучал молоток. В коридоре гремели шаги, дверь снова захлопнули и задвинули столом.

– Ты откуда взялся? – строгим шепотом спросил Майон.

– По крышам пробрался. Вокруг полно гоплитов, а про крыши они не догадались. Учитель, это ведь Артемида была? Красивая какая!

– Она, – сказал Майон.

– Она хотела тебя освободить?

– Ага.

– А почему?

– Потому что за свободу нужно платить, – сказал Майон. – и цена не всегда устраивает. Потом поймешь. Где Гилл?

Они сидели на корточках и разговаривали шепотом, не сводя глаз с двери.

– Убили. Забрали все бумаги.

– Значит, все было зря.

– Но рукопись Архилоха у меня, учитель. Ее принес один сыщик. Он сказал, что уведет их за собой и чтобы я берег рукопись, потому что тебя, наверное, тоже…

Он сморщился и скривил рот, глаза влажно блестели.

– Цыц! – сказал Майон. – Нашел время. Хныкать некогда, тебе придется срочно становиться мужчиной, малыш, время требует.

Эант закивал, смаргивая слезы:

– Учитель, неужели ничего нельзя?..

Майон напряженно думал – как в нескольких словах объяснить мальчишке всю дальнейшую дорогу и научить никогда не сворачивать с нее наперекор усталости и лжи, соблазнам и смерти, предательству и разочарованию? Должны были существовать такие слова.

– Рукопись у тебя, – сказал Майон. – Она тебе поможет. Всегда служи истине, не бойся ни людей, ни богов, будь стоек. Мы не успели, но вам идти дальше. Держись Назера, если он жив.

– А Гомер?

– С Гомером тебе не по пути. Потом поймешь.

Глаза у Эанта были на мокром месте, но смотрел мальчишка решительно и дерзко, и у Майона стало спокойно на душе.

Он прислушался: в коридоре зашевелились. Раздались громкие голоса, суета несомненно возвещала о прибытии кого-то облеченного властью.

– Быстро! – Майон подтолкнул мальчишку к очагу. – Уместишься? Я когда-то умещался…

Он подсадил Эанта, и тот кошкой скользнул в дымоход, повозился, устраиваясь. Взвилось невесомое облачко сажи.

– Все? – Майон заглянул в дымоход. – Теперь – ни звука.

Он подбежал к столу и уселся. Дверь распахнули, воцарилась почтительная тишина, и в комнату вошел Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух Троянской войны, последний осколок былых интриг и сражений, когда-то сотрясавших Элладу и сопредельные страны.