– Не будете ли вы так любезны проводить… – обратился Хартингтон к Кимберли.
Она пожала плечами.
– Да сделайте одолжение. Я, правда, сама была на втором этаже только раз, ну да как-нибудь отыщем лестницу…
Она направилась в левую дверь, где была лестница на второй этаж, за ней потянулись шестеро непрошеных визитеров. Мазур, подав своим знак, что все в порядке – совершенно безобидный на взгляд непосвященного жест – потихонечку попятился, вышел в коридор, на цыпочках пробежал в свою комнату.
Особенных перемен за время его отсутствия там не произошло – разве что Мозговитый очухался. Он по-прежнему лежал на постели и, судя по некоторым наблюдениям, уже получил по шее от кого-то из бдительных конвоиров, когда пытался дергаться.
– Что там?
– Да ерунда, – сказал Мазур. – Разведпатруль САС. Квартет. На чердаке собираются засесть. Ну, вполне логично… – он перевел взгляд на Мозговитого. – Ах ты сволочь! С превеликим удовольствием врезал бы по этой роже.
В жизни не случалось в славных рядах морских дьяволов перехода на другую сторону. Ни единого случая, хотя у сухопутных, бывало, даже среди генералов обнаруживались предатели. Этот гад, конечно, был всего-навсего приданным штатским, но все равно, ощущение не из приятных. Соскочить он пытался, пребывая в составе группы морских дьяволов, полноправным членом, а не сам по себе, в турпоездке где-нибудь…
– Сволочь ты, сволочь… – повторил Мазур сквозь зубы.
– Ну что ты, – усмехнулся Лаврик. – Он не сволочь, а, надо полагать, идейный противник Советской власти, как все они… Ну, а потом, оказавшись среди новых друзей, приторговывал бы секретами исключительно для того, чтобы с режимом бороться…
– Ребята, – сказал Мозговитый горячечным шепотом. – Давайте забудем, а? Не было ничего. Ведь и не случилось ничего, а? Все обошлось, а? Никто ничего не знает, только мы… Ребята… Можем мы по-человечески…
И на лице у него пылала яростная надежда, что все обойдется, улетучится, как дурной сон, что сейчас все весело улыбнутся, посмеются, решат считать бывшее небывшим, быть может, даже скрепят уговор крепким мужским рукопожатием и пропустят по рюмочке… Классическая рожа русского интеллигента, великодушно готового вмиг забыть все пакости, какие он причинил другим…
– Не получится, родной, – серьезно сказал Лаврик. – Есть вещи, которые понарошку не делают, вот тебе и весь сказ.
– Я пошутил…
– Есть гениальный вирш, – сказал Лаврик. – Шасть ГПУ к Эзопу – и хвать его за жопу! Мораль сей басни ясен – не надо больше басен. Да, промежду прочим… Я, честное слово, тебя начал всерьез подозревать в чем-то таком, и, знаешь, почему? Потому что ты, паскуда, был чересчур правильным. Идеологически выдержанно стучал на остальных. А такие…
– Послушайте, – сказал Дюфре недовольно. – Может быть, хватит дурного театра?
– Дьявол вас разбери, вы правы, сказал дон Рэба и щелкнул пальцами… – усмехнулся Лаврик.
Посмотрел на Мазура, щелкнул себя по горлу и сделал движение, будто что-то впрыскивал. Мазур его понял прекрасно – в самом деле, это было идеальное решение, откуда сейчас взять соответствующие препараты…
Он вышел в коридор и направился в комнату Билли Бата, где без хлопот можно было разжиться надежным заменителем высокопробной химии. Его расчеты подтвердились блестяще – Билли Бат, не удосужившись раздеться, похрапывал на застеленной постели, распространяя ядреный аромат перегара. Лицо его, щекастое, морщинистое, потасканное, выражало крайнюю степень довольства жизнью – а ведь клятвенно обещал завязать с зеленым змием, декадент лысый, в преддверии великих дел, грандиозных рекламных кампаний и ослепительных перспектив…
А впрочем, Мазур смотрел на него без всякой злости. Билли Бат его откровенно умилял, потому что до ужаса был похож на иных обитателей отечества рабочих и крестьян. Кто угодно может оказаться шпионской подставой, только не Билли Бат, теперь Мазур в этом был окончательно уверен. А значит, лысик заслуживал самого душевного обращения…
Картонная коробка, где сохранилось еще целых четыре бутылки виски, отыскалась под кроватью. Бесцеремонно забрав два пузыря, Мазур с материнской заботливостью повернул голову лысого поудобнее, чтобы, не дай боже, не захлебнулся нечаянно блевотиной. И пошел в свою комнату взять обыкновенную резиновую клизму, крайне необходимую порой при чистке снаряжения.
Дальше было совсем просто. Мозговитого без всякой галантерейности перевернули лицом вниз, пообещав, что, если начнет орать, с ним поступят так, как Содома не поступала с Гоморрой, спустили штаны и быстренько поставили пару клизмочек, то есть закачали в него не менее полулитра неплохого виски.
Результаты проявились быстро – Мозговитый поплыл непритворно и качественно, расплылся в идиотской улыбке, попытался петь, потом начал нести антисоветчину-ахинею, на которую даже Лаврик не обращал внимания. Клиент и без того своим нехорошим поступком навесил на себя столько неприятностей, что не было нужды еще и записывать за ним политически вредные тирады.
Третий стакан он уже потребил хлебалом, до самого донышка, плохо представляя, где находится. Четвертого он не особенно и хотел, но влили насильно, зажимая нос и бережно следя, чтобы угодило именно в то горло.
Все труды заняли не более двадцати минут. Незадачливый перебежчик упокоился на ложе в виде мертвецки пьяного, что сняло множество проблем. Мазура так и пробивало идиотское хихиканье, с коим он не сразу справился. «Ноев ковчег, право, – подумал он, – сущий Ноев ковчег – учитывая обитателей чердака и это бесчувственное тело… Первый раз он посреди такого балагана, бывали и прежде трагикомедии, но далеко им до сегодняшней…»
Глава седьмая
Не вешать нос, гардемарины!
Не было ни верха, ни низа, один таинственный полумрак и размытые пятнышки звезд над головой, потому что он плыл всего-то в паре метров от поверхности, в полумраке и невесомости, и вверху размытым прожектором светила, кроме звезд, еще и полная луна. И не было никаких посторонних мыслей, никаких тревог, потому что ничего уже не зависело от его мыслей и чувств, акция шла по предписанному, как разогнавшаяся электричка, и поздно было переигрывать, оставалось работать…
Остальных троих он видел, размытыми сгустками более плотного мрака, а потом увидел перед собой длинную темную полосу – днище теплохода, и еще одну полосу, высокую, белесую, уже над водой, сам теплоход. И ушел влево парой сильных гребков.
Они заходили на цель с того борта, что не виден был с берега – ну, почти не виден, даже с высоких точек. Когда теплоход заслонил их от наблюдателей – а их и сейчас хватало, ручаться можно, и вряд ли они разместились только на чердаке дома с привидениями, и у них наверняка есть приборы ночного видения – Мазур поднялся к самой поверхности и лег на спину, так что временами стекло маски оказывалось над водой.
На корабле почти не было света – вполне разумная мера предосторожности. Прожектор вот уже десять минут как не загорался, не чертил ослепительным лучом по воде – значит, вскоре могут… Вообще-то профессиональную атаку из-под воды ни за что не обнаружишь заранее и не сорвешь с помощью дерьмового прожектора, которым вертит дерьмовый сухопутный террорист. Но объясни ты это тем идиотам на корабле… Им неуютно и неспокойно, они хотят душевного спокойствия себе придать хоть чуточку… Ага!
Вверху вновь вспыхнул прожектор, как и в прошлый раз, хаотично полоснул по воде – там-сям, там-сям… Описал круг вокруг захваченного корабля, что было полнейшим кретинизмом: любой мало-мальски опытный пловец проворно погрузится с головкой, и хрен ты его высмотришь с мостка… И, тем не менее это полезно, то, что зажегся прожектор, поскольку позволяет заключить: один из восьми так и торчит на мостике у «лампады»…
Когда вновь стало темно, Мазур снова вынырнул на поверхность, и рядом всплыли остальные. Судя по жесту Лаврика, он услышал на корме второго часового – а первого давным-давно засек сам Мазур. Прекрасно слышно в ночной тишине, как он там отирается, бродит, будто тень отца Гамлета: и страшно ему, и неуверенно в одиночестве и темноте, да куда денешься…
