Франк остановился перед узкой — рыцарь в полном доспехе не прошел бы в нее — дверцей из полированного дерева. Трижды постучал костяшками пальцев.

— Зал Кинжалов, — понизив голос, объяснил он Джафару. — Снимайте обувь и заходите. Пророк будет ждать вас за ширмой. Ни при каких обстоятельствах не пытайтесь за нее заглянуть, вам ясно?

— Вполне, любезный сир. Кстати, я здесь нигде не видел стражников… Гвидо хмыкнул.

— В Башне они не нужны. Вы разве не чувствуете, что здесь происходит?

Ал-Мансор посмотрел на него, слегка наклонив голову.

— Колдовство, — отрывисто бросил фон Бартольд. Повернулся и пошел обратно по коридору. — Надеюсь, вы найдете дорогу назад, сир.

Джафар со вздохом толкнул полированную дверь.

Зал Кинжалов оказался небольшим и узким, как ножны прямого франкского меча. На полу — толстый хорасанский ковер, стены обиты тисненым бархатом. Никакой мебели, кроме пухлых подушек. В дальнем конце комнаты слегка колыхался занавес из перьев. Джафар подошел к нему почти вплотную и мягким кошачьим движением опустился на ковер, скрестив ноги.

— Приветствую тебя, человек из Аламута, — произнес голос скрывавшегося за перьями человека. — Ты шел сюда много дней — легка ли была твоя дорога?

Невидимка говорил по-арабски. С заметным франкским акцентом, но по-арабски. Джафар изобразил вежливое восхищение.

— Все тяготы моей дороги забылись, как только я услышал в конце пути звуки родного языка. О господин мой, прости мне мою дерзость, ты правоверный?

За занавеской вздохнули.

— Тебе не за что просить прощения, Джафар ал-Мансор. Есть лишь один Бог, а разные имена ему придумывают люди. Я читал Священную книгу и знаком с догматами ислама. Впрочем, мне кажется, слугам Горного Старца не так уж важно, кто перед ними — мусульманин или неверный.

Это была правда. Как и все исмаилиты, ал-Мансор одинаково равнодушно относился к любым религиям. Но откуда это известно его невидимому собеседнику?..

— Это правильно лишь отчасти, — уклончиво ответил он. — Ты, верно, слышал о нас много дурного, мой господин… — Истинно мудрый никогда не верит чужим словам. — Ал-Мансору показалось, что в голосе невидимки прозвучала ирония. — Истинно мудрый никогда не верит своим глазам. Истинно мудрый прислушивается только к разлитой в воздухе музыке Творца всего сущего. В эту музыку вплетено звучание твоей души, Джафар. Я знаю о тебе больше, чем сам ты знаешь себя.

Джафар в изумлении смотрел на колышущиеся перья. На миг его посетила безумная мысль, что за занавеской прячется сам Горный Старец, каким-то чудом перенесшийся из горной твердыни Аламута на другой конец континента.

— Ты говоришь, как суфийский шейх, — прошептал он. — Кто ты, господин мой?

За занавеской послышался негромкий смешок.

— Здесь меня называют Пророком. Там, откуда пришли мои предки, мое имя звучало бы как Кецалькоатль Топильцин. Но что значат имена? Придет время, и ты узнаешь, кто я на самом деле. Готов ли ты служить мне, Джафар ал-Мансор?

— Моя жизнь принадлежит Горному Старцу, господин мой. Я выполню любое его повеление, каким бы невозможным оно ни казалось. Старец поручил мне охранять твою жизнь, — а значит, пока я рядом, ты в безопасности. Если понадобится, я умру за тебя, хотя от живого Джафара ал-Мансора проку тебе будет больше. И все же я хотел бы, чтобы ты знал: если Горный Старец прикажет мне вернуться в Аламут, я покину тебя в то же мгновение, не колеблясь.

Повисла тишина. Потом человек за занавеской снова тихонько рассмеялся — перья перед его лицом заколыхались чуть сильнее.

— Ты умеешь быть честным, ассасин. Что ж, это именно тот ответ, которого я ждал. Служи мне верно, человек из Аламута, и моя награда будет щедрее королевской.

— Я не жду наград, мой господин. Я получил приказ и буду его выполнять. Человек по имени Гвидо сказал мне, что магистр Бальдур не позволяет никому из франков покидать Коимбру. Сколько надежных слуг ты сможешь взять с собой?

Пророк промолчал.

— Есть ли среди них те, кто владеет искусством врачевания? — продолжал допытываться Джафар. — Полагаю, что нет. А между тем в путешествии тебе понадобится доктор… — Ты изучал медицину? — в голосе Пророка впервые послышалось что-то похожее на интерес. — Ну конечно, ведь человек, избравший твое ремесло, должен хорошо разбираться в тайнах человеческого тела… Да, магистр Бальдур далеко не глуп. Асассин-телохранитель, убийца-врач — пожалуй, с тобой я и впрямь буду чувствовать себя спокойно.

Он снова рассмеялся, на этот раз чуть-чуть натянуто.

— Мы отплываем через два дня, Джафар. За это время Гвидо расскажет тебе обо всем, что знает сам. Моя плоть слаба, ал-Мансор, прискорбно слаба для того великого духа, что избрал ее своим вместилищем… Я — шестнадцатый Кецалькоатль, родившийся в изгнании. За пятьсот длинных лет кровь Топильцина выдохлась, и теперь я лишь бледная тень того Великого Змея, что сошел когда-то на каменистые берега Лузитании. Но вернуться на родину предстоит именно мне…

— Я буду с тобой, господин мой, — спокойно сказал ал-Мансор. — Если ты захочешь поведать мне историю своих предков, я выслушаю ее с почтением и благоговением. Однако прежде скажи мне, куда ты так стремишься вернуться. Лежит ли наша дорога к берегам Драконьих островов, в ал-Тин?

— То, что ты зовешь Драконьими островами, на языке моей страны носит имя Тлаллан-Тлапаллан, Далекой Белой Земли. Пять веков назад там нашел прибежище мой великий предок, Се Акатль Топильцин, изгнанный из своей столицы, великого города Толлана. Но мне там нечего делать. Мы пойдем дальше, на запад, в страну, называемую аль-Ануак.

— Я слышал, это страна великих демонов, — заметил Джафар. — Говорят, жители той земли столь кровожадны, что вымазывают кровью пленников стены своих домов.

— Ты боишься?

Ассасин пожал плечами.

— Нет, господин мой. Просто недоумеваю, что делать святому человеку в проклятом Аллахом месте…

Пророк ответил не сразу, но ал-Мансор уже привык к его долгим паузам.

— Попытаться все изменить, Джафар, — сказал он наконец. — Завершить то, в чем некогда почти преуспел Первый Змей в Драгоценных Перьях. Свергнуть ложных богов. Принести свет тем, кто рождается, живет и умирает в царстве кровавой тьмы. Теперь подумай хорошенько и скажи, не ослабла ли твоя решимость отправиться за море… Джафар поднял голову и, посмотрев туда, где за занавеской загадочно мерцали глаза невидимого Пророка, молча улыбнулся ему.

Теночтитлан.

Год 2-й Тростник, день 1-й Точтли

Лицо его пересекал шрам — длинный и узкий, похожий на затаившуюся под кожей белую змейку. Если бы не эта змейка, Эрнандо Кортеса можно было бы назвать красивым.

Когда-то давным-давно, еще в университете Кордовы, один не в меру ретивый рыцарь-футувва, оскорбленный шутливым мадригалом в свой адрес, вызвал Кортеса на сабельный поединок. Молодой Эрнандо уже тогда одинаково хорошо обращался и с пером, и с саблей, в чем и поспешил убедить задиру. Однако, перед тем как покинуть мир живых, футувва успел сделать удачный выпад, рассекший противнику лицо от правой брови до подбородка. Зашить рану смогли не сразу, поскольку на место поединка примчались, пылая жаждой мести, родственники убитого, и Кортесу пришлось спасаться бегством. Несколько дней он скрывался в семье друга своего отца, старого бакши Сулеймана, дочь которого славилась своими вышивками по шелку. Она-то и стянула края раны тонкими крепкими нитками, ловко орудуя стальной иглой. Кортес до сих пор помнил прикосновения ее прохладных пальцев. Девушка была и впрямь хороша, в других обстоятельствах Эрнандо, возможно, даже попросил бы у Сулеймана ее руки, но родичи футуввы шли по его следу, и ему пришлось бежать из ал-Андалус. В порту Кадиса он завербовался в бандейру, отплывавшую куда-то за Западное море. О землях, лежащих далеко на закате, рассказывали всякое, но у Кортеса не оставалось времени на раздумья. Так он попал на Драконьи острова.