Хватит выдумывать, одернула она себя. Никакого крушения не произошло. Она еще выйдет замуж за Ланса, еще будет хозяйкой Розленда, и все ее мечты сбудутся. Для этого ей надо только еще раз нарушить свое слово.

Гинни собралась было сесть на лошадь, как вдруг заметила, что на земле что-то белеет. Она наклонилась и увидела втоптанный в землю носовой платок, который она дала Лансу. Как странно, что он здесь валяется. Во время своей диатрибы Ланс утверждал, что платок у него, что он будет его беречь всю жизнь как залог ее благосклонности.

А потом он принялся насмехаться над кружевным платочком Рафа, утверждая, что он его наверняка украл. Да какая женщина в здравом уме станет хотя бы разговаривать с этим авантюристом, не то, что дарить ему свой платочек? И Ланс опять взялся перечислять пороки Рафа. Но сейчас, глядя на втоптанный в землю платок, Гинни вдруг поняла, что Раф и не подумал похвастаться перед Лансом, откуда он взял свой кружевной сувенир. Если бы он сказал про это Лансу, ему было бы легче сражаться с обезумевшим от ревности и злобы противником. Но он промолчал – так же, как он молча покинул главную трибуну после ее отказа пойти с ним.

Гинни словно наяву видела его лицо и чувствовала его разочарование. Как он был похож на того мальчика и как удивлен тем, что она не сдержала слова. Он в нее верил, а она опять обманула его ожидания.

– Нет! Нет! Нет! – вскричала Гинни, вспрыгивая в седло. Хватит с нее укоров совести! Разве дядя Джервис не объяснил ей, что Рафу она нужна как заложница, чтобы стребовать с него деньги? Ланс прав, твердила она себе, пришпоривая лошадь. Раф – опасный, необузданный человек, и ей нужно благодарить судьбу за то, что она от него чудом спаслась. Чудом спаслась.

Гинни вдруг вспомнила, эти самые слова сказала ей мама во время их последней ссоры, перед тем как уехать навстречу своей гибели.

Спаслась, спаслась, спаслась, – стучало у нее в голове в такт стуку копыт. Гинни галопом неслась по темному полю, но в глубине души сознавала, что, как ни скачи, от самой себя не убежишь. Ей поневоле вспоминались события пятилетней давности. Она и тогда ринулась галопом в ночь и с тех пор пять лет пытается убежать от преследующих ее воспоминаний.

Гинни придержала кобылу. Она поняла, что оказалась на том самом месте, где пять лет назад нашла мертвое тело матери. У нее заныло сердце. «Зачем я сюда приехала? – с удивлением подумала она, чувствуя, как у нее по щекам текут слезы. – Бессознательное паломничество в прошлое?» Гинни слезла с лошади и в каком-то забытьи пошла к небольшому холмику, который высился на краю протоки. Под ногами у нее чмокала болотистая почва. Остановившись, Гинни посмотрела на нее с отвращением. «Никогда не ходи в дельту, – внушали ей родители. – Это гнусное болото полно хищников и всякой заразы».

В свисающем с деревьев бородатом мхе шелестел ветер. Гинни казалось, что у нее над головой шепчутся призраки. «Здесь!» – подумала она, поддевая носком сапога влажную землю. На этом месте испустила дух Аманда Маклауд.

В тот вечер тоже собиралась гроза. Гинни была в ярости, потому что отец запретил ей выходить замуж за Ланса, и она выместила зло на матери. Ей было страшно вспоминать, какие ужасные вещи она наговорила маме. Ей хотелось, чтобы той стало так же больно, как было больно ей самой. Никогда не выходившая из себя и не терявшая достоинства Аманда тихо говорила ей, что когда-нибудь она скажет родителям спасибо. Ей еще рано замуж, а Ланс слишком... во всяком случае, ей все предстанет в другом свете, если она немного поживет у тети Агаты в Бостоне.

«Я тебя ненавижу!» – крикнула Гинни. Таких слов ребенок не должен говорить матери, особенно если это последние слова, которые та от нее услышит. Гинни вскочила на лошадь и поскакала прочь от дома. Откуда ей было знать, что мама последует за ней и сломает шею, упав с лошади?

Гинни ощущала внутри холодную пустоту, как в тот вечер, когда папа наклонился и поднял на руки безжизненное тело жены. В нем тоже что-то умерло вместе с его возлюбленной Амандой. Гинни почувствовала это, увидев, как он смотрит сквозь нее. Вместе с женой для него перестала существовать и дочь.

– Я не виновата, – прошептала Гинни. Эти же слова она прошептала в тот далекий вечер в спину отцу, но ни сейчас, ни тогда они ничего не меняли. Папа ушел, ни разу на нее не оглянувшись, бросив Гинни одну и забыв о ней, и ей казалось, что теперь она останется одна на всю жизнь.

Гинни обхватила себя руками, смаргивая слезы. Зачем она сюда приехала? Какой из этого прок? Воспоминания причиняют слишком сильную боль, лучше пусть остаются зарытыми в тайниках души. Нет ничего удивительного в том, что она все эти годы убегала от правды, и в том, что она цеплялась за Ланса как за якорь спасения.

Вспомнив, как добр был Ланс к ней в ту ночь, как он завернул ее в одеяло и обнял за плечи, чтобы она не упала с лошади, Гинни почувствовала себя вдвойне виноватой за то, что убежала от него. «Я не одна, – сказала она себе, – со мной до конца своих дней будет Ланс».

Почему она не доверяет единственному человеку, который доказал ей свою преданность? Напрасно она пренебрегла его предостережениями, они были продиктованы заботой о ее безопасности. Разве можно его винить за то, что он боится, как бы она не попала в беду или даже не погибла, как ее мать?

Только сейчас Гинни заметила, что вокруг темно и отовсюду доносятся какие-то странные звуки. Ей стало жутко. В кустах что-то шуршит и потрескивает – может быть, змея или даже кто-то покрупнее змеи, например, человек, который ее выслеживает.

Кто бы там ни шуршал, стоять здесь дальше просто глупо. В болоте человек может исчезнуть бесследно, особенно если этот человек никому не сказал, куда он отправился.

Гинни с вожделением подумала о теплой постели, которая ждет ее в безопасном Розленде. И вдруг услышала всплеск и с ужасом вспомнила, что в протоке водятся аллигаторы.

Она бегом ринулась к тому месту, где оставила лошадь, продираясь через кусты, которые цеплялись за ее амазонку и царапали ей лицо. «Господи, дай мне добраться до лошади, – молила она, – и я больше никогда в жизни никуда не поеду одна».

Выбравшись из зарослей на открытое место, она, облегченно всхлипнув, поспешила к дереву, к которому привязала лошадь. Лошади там не было, и она, запаниковав, не сразу поняла, что это не то дерево.

Тут позади нее раздалось тихое ржание. Но не успела Гинни повернуть в ту сторону голову, как сзади ее схватили сильные руки.

Она услышала знакомый басистый смешок, и вся жизнь промелькнула в эту секунду перед ее мысленным взором.

– Ну вот мы опять и встретились, моя прекрасная дама, – прошептал ей на ухо Раф. – Но на этот раз вы поедете со мной.

Ланс отхлебнул еще глоток виски и пошел наверх. Некоторые, может, скажут, что ему нечего делать на половине девушек, что он должен быть у себя в комнате для гостей, где он всегда и спал во время посещений Розленда. Но эти некоторые не знают, что все изменилось. Даже Джервис, развлекающийся в городе, не понимает, что Ланс уже не мальчик на посылках, которого можно гонять, куда ему вздумается.

Но скоро он это поймет.

Ланс согласился приглядеть за порядком, но лишь потому, что знал, для того чтобы держать Джона Маклауда в состоянии пьяного отупения, особых усилий не нужно. К тому времени, когда Ланс закончил свой разговор с Гинни и пришел в кабинет ее отца, тот уже уронил голову на письменный стол и блаженно храпел, предоставив Лансу возможность усесться в его кресле и допивать его виски.

Выпив несколько рюмок, Ланс окончательно расхрабрился и высказал спящему хозяину дома все, что думал о нем. Наконец-то ему не надо заискивать перед Джоном Маклаудом, тот ничего не почувствовал бы, даже если бы Ланс укусил его за нос.

По мере того как Ланс уверялся, что ему ничего за это не будет, он высказывался во все более оскорбительных выражениях и в конце концов исполнился замечательным чувством всемогущества. Он уже забыл про свое поражение на турнире. Алкоголь внушил ему, что он победил Латура – раз и навсегда – и что посему Гинни и главное Розленд по праву принадлежат ему отныне и навеки.