Дверь спальни открылась – вошел Дима. Он был не в спортивных штанах, а в брюках и свитере. Наверное, хотел предупредить Веру, что уходит к Жорке. Хотя в последнее время он уже и не каждый раз ей об этом сообщал. Может, считал, что это само собой разумеется.

– Ладно, пока, – поспешно сказала Вера. Ей почему-то не хотелось, чтобы Дима расслышал в ее голосе интонации тоски и решимости. – Потом точнее договоримся.

Она положила трубку.

– С кем это ты? – вдруг спросил Дима.

– С Наташкой.

Вера постаралась ответить равнодушным тоном. Кажется, это не очень ей удалось – равнодушие прозвучало нарочито.

– Да?

– Да. А что?

– Ничего. Идешь куда-то?

– Никуда не иду, – пожала плечами Вера. – Это ты куда-то идешь.

Она надеялась, что на эти ее слова он скажет, куда направляется. Хотя это, в общем-то, и так было понятно. Но Дима ничего не сказал и молча вышел из комнаты. Равнодушное молчание мужа еще больше испортило Вере настроение, хотя больше уже, кажется, было некуда.

«Надо было прямо сегодня в театр пойти, – чуть не плача, подумала она. – Может, перезвонить Наташке?»

Но тут же вспомнила, что сегодня Наташка собирается навестить тетю, которая попала в больницу с переломом шейки бедра. И неудобно требовать, чтобы она меняла свои планы из-за такой ерунды, как Верино настроение.

Настроение надо было попытаться поправить самой. Средств для этого было, правда, немного, потому что Вера не испытывала потребности ни заливать тоску вином, ни заедать сладостями. Конечно, это было удобно – ей не грозило ни спиться, ни растолстеть, – но из всего женского настроенческого арсенала ей оставались только тряпки.

«Раз шубу не выгуливаю, надо хоть платье вечернее надеть», – подумала Вера.

Эта мысль ее почти развеселила. В конце концов, она нормальная женщина. Ну, обидел муж, и лежит поэтому на сердце тоска. Но даже сквозь тоску это платье – вообще-то не вечернее, а платье-коктейль, но все равно невероятно красивое, – купленное на прошлой неделе и ни разу еще не надеванное, развлекало ее воображение.

Вера достала платье из шкафа, надела его и посмотрелась в зеркало, прикрепленное к дверце шкафа изнутри. Все-таки в свои тридцать четыре выглядит она прекрасно! Спасибо папе – наградил высоким ростом и тем труднообъяснимым, но очевидным качеством внешности, которое называют статью. И волосы красивые – непонятно, кстати, в кого, у родителей волосы были прямые и русые, и у брата точно такие же, а у нее вот как-то получились эти блестящие каштановые волны… И ноги стройные, все мужики заглядываются, а один, встреченный вчера на улице по дороге с работы, даже пропел ей кусочек дурацкой песенки: «Ай-яй-яй, девчонка, где взяла такие ножки?» – и нахально подмигнул. Это было приятно – Вера вернулась вчера домой в хорошем настроении. Которое, впрочем, тут же прошло, когда она увидела, что мужа, как обычно, дома нет.

Чтобы улучшить настроение сейчас, Вера вынула из стоящей в шкафу коробки еще и новые туфли. Они были, как и вся ее обувь, на высоченной шпильке, но отличались от остальных ее туфель фасоном. Эти туфли были такие неглубокие, что обрамляли ступню лишь по самому краю. Такая вот почти полная открытость ступни выглядела соблазнительно и, как с удовольствием подумала Вера, даже более сексуально, чем глубокое декольте платья.

Она прошлась по спальне, поглядывая на себя в зеркало. Походка у нее была стремительная, это чувствовалось даже в небольшой комнатке, подол платья разлетался, приоткрывая колени, а легкие шифоновые рукава обрисовывали плечи.

Вера прошлась по комнате еще раз, туда и обратно, побыстрее. Эффект стремительности усилился. Нет, она себе, безусловно, нравилась, и все больше нравилась!

В квартире стояла тишина. Тимка уехал на каникулы в зимний лагерь, а…

«А Дима ушел, – подумала Вера. – Какие они все-таки дураки, эти мужчины! Ну что им надо?»

Она открыла дверь спальни и с той же стремительностью, которая так улучшила ей настроение, вышла в общую комнату.

И замерла в двух шагах от порога.

Комната эта называлась гостиной или столовой. Правда, гости бывали в доме не так уж часто и в основном у Тимки, а домашние столовались не в комнате, а в кухне. Но такое двойное название осталось с тех времен, когда главными в этом доме были родители, а Вера с братом полностью умещались в круге их жизни. Не то чтобы гости приходили к родителям ежевечерне или семейные обеды были парадными… Но название гостиная-столовая обозначало тогда какую-то несбывшуюся жизнь. Так говорил папа, и Вера запомнила его слова, хотя, конечно, не поняла тогда, что они означают. И сохранила название главной комнаты таким, каким оно было при папе. Да, в конце концов, и в ее собственной жизни было много несбывшегося.

И вот теперь она вышла в гостиную и изумленно остановилась у порога.

Оказывается, ее муж никуда не ушел. Он сидел на диване и мрачно смотрел на Веру. Вот именно мрачно, исподлобья, недоверчиво – так он смотрел.

– Ты не ушел? – растерянно спросила Вера.

– А ты, конечно, хотела! – все так же мрачно усмехнулся Дима.

– Нет, я не хотела, но я думала…

– Думала, я уйду, – перебил он, – и ты пойдешь куда договорилась. Скажешь, нет?

Вера молчала. Она не могла опомниться от изумления.

– Вон как начепурилась! А я вот никуда не пойду!

Он вскочил с дивана и прошелся по комнате, полукругами обходя жену и словно не решаясь к ней подойти. Теперь он напоминал взъерошенного, задиристого воробья, который никак не отважится подобраться поближе к лежащей на асфальте хлебной корке, потому что не знает, не принадлежит ли корка кому-нибудь другому и чем это ему грозит.

Это выглядело так смешно, что Вера не удержалась и фыркнула.

«Да он же меня просто ревнует! – вдруг поняла она. – Господи боже мой, он меня ревнует!»

Ее охватил такой восторг, как будто муж не приревновал ее к несуществующему сопернику, а сделал ей неожиданный и сногсшибательный подарок – бриллиант, что ли.

Она стояла посередине комнаты, как новогодняя елка, и, как елка, искрилась счастьем. Что-то произошло – в ней самой, в воздухе комнаты… В жизни!

И тут другая догадка, гораздо более отчетливая и ясная, чем даже догадка о его ревности, пришла ей в голову.

«Я больше не буду с ним жить, – подумала Вера. – Он мне совсем не нужен».

В этом неожиданном решении не было никакой логики. По естественной женской логике, в которой Вера знала толк, она должна была бы использовать свою неожиданную догадку о мужниной ревности с максимальной пользой. Ведь просто дух захватывало при одной мысли о том, какие горизонты открывала эта догадка! Теперь ничего не стоило добиться, чтобы Дима забыл дорогу к проклятому Жорке, чтобы проводил и вечера, и выходные-праздники дома, чтобы водил жену в театры и в рестораны не то что по первому требованию, но по едва заметному движению ее брови, чтобы… Да мало ли чего можно было теперь добиться! Новая жизнь маячила перед нею.

Но в этой новой жизни Дима был ей не нужен.

Тогда, четыре года назад, Вера ушла от мужа через месяц. Вернее, ровно месяц понадобился ей для того, чтобы он понял, что может отправляться в свою квартиру, потому что Вера его больше у себя не задерживает. Ну, и для того чтобы выселить из его квартиры жильцов – все пять лет Дима квартиру сдавал и клал деньги себе на счет, – тоже потребовалось какое-то время.

А то, что он при этом возмущался – точно так же, как в тот первый день, словно взъерошенный воробей у хлебной корки, – это не имело теперь никакого значения. Вера запомнила, как что-то переменилось в ней и переменилось в жизни, и никакое возмущение бывшего мужа не могло затмить то ее ощущение. Она его разлюбила. Если вообще любила когда-нибудь; теперь, по прошествии лет, Вера не была в этом уверена.

Но ведь тогда это отчетливое чувство – что надо изменить свою жизнь – было связано с какими-то событиями. Разлад, ревность, развод… А что произошло теперь, вот сегодня утром? Да ничего не произошло! И почему она в таком случае сидит в одиночестве на скамейке, вместо того чтобы пойти пообедать и продолжать свою жизнь, которую с таким трудом наладила?