А впрочем, не факт, как говорила мама, ведь даже в одиночку рассвирепевший Лео действовал вполне разумно и умело… Хотя, конечно, драться с нападающим и неплохо подготовленным противником и просто преследовать дурачков, которые уже ни о чем не думают, кроме как о бегстве, – большая разница.
Так что по-настоящему на судьбу жаловаться не следовало, все вышло удачно… Правда, было бы неплохо, если бы такую ловушку вообще никто не расставлял, и драться не пришлось бы, да еще в таких невыгодных условиях, но тут уж, как говорится, если бы да кабы…
Вода стала еще холоднее. В той заводи, где обосновался Рост с Лео, у берега образовалась полоса ледяного припая, и потом она чуть не с каждым часом становилась все шире и основательнее. Сперва Лео, когда ему хотелось вдохнуть, пробивал ее рывком снизу, но уже к вечеру это стало невозможно, лед сделался прочным, как камень, и об него можно было пораниться не меньше, чем о камни на речных перекатах.
Поэтому они решили потихоньку двигать к океану. Причем, осознав, что этот привал завершен, Михайлов, от продолжающейся у него радости, что они направляются домой, разболтался. Он зачем-то рассказал, вернее, оттранслировал свои мысли по поводу драки с кваликами, по поводу относительно быстрого восстановления Роста с Левиафаном и даже, как показалось, высказался в том смысле, что плавать в виде такой вот зверюги не так уж скверно.
В тени этих его мыслей Рост почему-то отчетливо уловил едва ли не предложение, вертящееся на языке у Михайлова, что было бы неплохо, раз они такие здоровые и сильные, заглянуть не куда-нибудь, а на восточный край их континента, где находились шхеры – мечта и цель заливных викрамов. Рост, как ни был он плох, серьезно взвесил эту идею, и она ему, надо честно признать, почти понравилась. То есть несмотря на то что он едва мог двигать левой ногой, несмотря на то, что стоило им с Лео приударить на нормальной скорости за Михайловым, и у него через час, самое позднее, открывались раны, залепленные пологом его касатки, но он попробовал все-таки всерьез поразмыслить: а не сбегать ли туда?
Почему-то сейчас это казалось вполне исполнимым делом, тем более что вода стала холодной и в тех местах бушуют зимние шторма… Зимние холода обещали снизить активность викрамов, а следовательно, они не будут отходить от своих подводных городов в шхерах слишком уж далеко. А что касается штормов… Касатки ориентировались в самых бурных волнах с легкостью балерины, вздумавшей перейти знакомую сцену. Зато для викрамов этот постоянный гул и волнение моря, множество появляющихся во время ненастья течений снижали способность видеть, слышать и понимать, что вокруг происходило. Так что сейчас, если бы не раны Лео с Ростом, самое время смотаться на разведку.
И все-таки, когда они дошли до устья реки, стало ясно, что на такой подвиг Рост не способен. Причем именно Ростик, а не его Лео, его гигант, его касатка. Левиафан как раз вполне допускал такую пробежку. Крюк в пару-тройку тысяч километров, хотя, может быть, и побольше, не казался ему страшным… После похода вниз по реке Ростик понял – если довольно скоро ему не окажут грамотную медицинскую помощь, если его не отлечит мама, или Чертанов, или еще какой-нибудь человеческий эскулап, он на всю жизнь не просто охромеет, но, пожалуй, даже существенно потеряет подвижность. Потому что у него временами дико болел позвоночник, а это могло означать много разного, но все с очень скверными последствиями. Рост с грустью вспомнил Евиного летуна. Его способность лечить наездника во много раз превосходила аналогичную у Левиафана. Видимо, лабиринт, наделяя вновь рождающихся гигантов неким набором способностей, все-таки вносит некие изменения в предыдущую программу. Может быть, не совсем удачные с точки зрения человека.
Когда они вышли в море и в полной мере насладились его чистотой и соленой пряностью, когда наконец стряхнули с себя последние капли тяжелой, пресной и замутненной, излишне текучей и неверной речной воды, Рост сам попробовал поохотиться. Это было необходимо, чтобы понимать, в каком он состоянии, в какой мере может верить своему по-прежнему не приходящему в норму телу. И вынужден был признать, что в драки им лучше не вступать, хотя по скорости с викрамами и другими морскими чудищами они уже вполне могли соперничать.
И следовательно, к заливу следовало идти не в попутном течении, которое находилось в полутысяче километров восточнее, а через спокойную воду. Почти там же, где они шли на экраноплане, когда возвращались прошлой осенью с грузом луковиц ихны.
Конечно, это требовало чуть больше усилий, потому что вода тут была ровной и не несла касаток вперед, но это обещало меньше встреч с местными обитателями, да и косяки морских рыб, по вкусу которых обе касатки немного соскучились, здесь выглядели плотнее и больше.
В общем, они пошли по широкой дуге. Как оказалось, этот путь был наилучшим еще и потому, что восточнее их пути, примерно в том районе, где течение было бы для них наиболее благоприятным, уже через два дня перехода они обнаружили немалые стаи океанских викрамов. Те расположились странными пятнами, возникающими в сознании Роста, когда он пытался своими криками определить их расположение. Внешне они как бы просто плавали, но стоило сопоставить их маневры с расположениями рыбных косяков, как становилось понятно – они ждут именно касаток, которые прорвались к Гвинее. Потому что ничего общего с кормежкой, охотой или другим практическим значением эта расстановка не имела. Зато при желании они могли догонять Роста с Михайловым с легкостью, от которой иногда становилось неприятно, – так бывает неприятно от присутствия слишком умного врага, от которого можно ожидать необычных ходов, превосходящей тактики и чрезмерной целеустремленности.
В целом этот переход проходил гораздо спокойнее, чем их путешествие на Гвинею. То ли они научились избегать ненужных трудностей, то ли зима действительно была временем замирения океанских глубин, разумеется, относительного.
Волны иногда поднимались значительные, почти до метра, тогда Михайлов, не испытывающий никаких трудностей, кроме голода, начинал перепрыгивать через них, поднимая тучи брызг, и приглашал принять участие в веселье. Для Ростика это было трудновато, но он понимал напарника. Если бы он мог, тоже, пожалуй, попрыгал… Потому что это было здорово. Даже серое полдневное небо не наводило свою обычную тревогу, а солнышко так феерически здорово просвечивало воду, разрисованную пеной, что иногда хотелось запеть.
Ростик, как с ним иногда случалось, даже начинал думать, что это и есть настоящая жизнь – простор, чистота и свобода, о которой, наверное, могут догадываться только летчики в небе и моряки в океане. Как тут не попрыгать, тем более что любой возникающий после этих упражнений голод очень просто было утолить, добравшись до очередной компании кефали или даже заныривая вниз, чтобы схватить медлительных и тихих придонных рыб. В охоте на них главное было их обнаружить. Ну и еще, пожалуй, не стоило нарываться на очень похожих на текучих, мягких в повадках, но очень сильных тварей, здорово похожих на земных мурен. Вот эти были по-настоящему опасными, потому что они умели вцепляться в плавники, а загнутые внутрь зубы не позволяли так просто от них избавиться, приходилось позволять своему напарнику скусывать их, а потом еще иногда и раздирать на кусочки голову, уже лишенную тела.
– В общем, мы не слишком умелые наездники касаток, – вынужден был как-то признать Ростик, которому одна такая тварь чуть было не откусила кончик хвоста.
– Выросло бы потом, – отозвался Михайлов. Он вился где-то у дна, пробуя выследить акул, которые могли тут появиться, принюхавшись к крови, оставшейся после разгрызенной мурены.
Но Рост так не думал, ему казалось, что с восстановлением прежних форм у его Левиафана возникли бы сложности.
Однажды они напоролись на огромную стаю летающих китов, которые мягко плыли в верховом ветре на запад. Огромные, почти невидимые животные вдруг стали снижаться к плывущим касаткам. Некоторые из них даже сели на воду. Рост и раньше видел, что летающие черви такое умеют, но что они при этом способны еще и охотиться, не догадывался.
