Он улегся в зверя, словно бы в давно ждущее его лоно. Его тут же оглушила слепота, глухота и сильная, переполненная мускульной энергией пелена. От кончиков пальцев на ногах до макушки на голове он был охвачен… еще более плотными, чем у Гулливера, слегка вязкими зажимами.

А потом сознание Роста включилось во что-то более ясное и великоплепное, чем его собственное представление о мире… Это было даже важнее, чем видеть, слышать и ощущать тело дельфина как собственное. Спустя еще полминуты, переполненной очень сложными ощущениями и его – пока что его личными – переживаниями, он уже не мог с уверенностью разделить себя и то существо, которое обрел.

И в него медленно, но неостановимо, как влага просачивается в сильный дождь через ткань палатки, просачивалось сознание этого… зверя. Хотя при всем желании, зверем дельфина назвать было невозможно. Он был… философом, мыслителем, наблюдателем мира и всего, что происходило во Вселенной. Вот только немного иной, чем привычная человеку среда обитания.

Вода, вот она плещется у самого горла, обтекает тело, рождая едва осознаваемое впечатление удовольствия… И она же может убить, мучительно, необратимо отобрав дыхание. И смерть придет быстро, всего-то за несколько минут, ну, в этом теле за десяток минут, но это все равно очень быстро. Сначала умрет тело у хвоста, потом остановятся какие-то чудесные процессы, дающие жизнь и энергию где-то около позвоночника, и лишь после этого начнет умирать мозг… У него возникнут какие-то виденья, он вспомнит тот мир, который видел и ощущал много лет вне этой воды, но это уже будет умирание…

И тогда Рост понял, что он с дельфином единое целое. Он поднялся на хвосте, высунув голову в воздух, берег был близко, чрезмерно близко, на нем виднелась странная, неуклюжая тень… Вероятно, Лада. Она подняла над головой факел на длинной рукояти. Горящие капли падали ей почти на голову, но она этого не замечала. И тогда он закричал, чтобы она не беспокоилась. Торжествующий визг, от которого могло заложить уши, прорезал воздух, но ушел недалеко, всего-то на несколько метров или десятков метров… В воде его было бы слышно, кажется, у дварского берега, а потом пришло бы от него эхо, и по этому отражению от твердого берега можно было бы многое понять о всех камнях и песчаных мелях, которые его составляли.

Ростик еще разок попробовал было закричать, понизив звук как только возможно, чтобы его все-таки улавливало несовершенное человеческое ухо, плеснул хвостом, подняв к темному, ночному еще небу столб брызг. Плоты, залитые туманным и вонючим пламенем от спиртовых факелов, качнулись. Ростик мог бы перевернуть их, несмотря на якоря, мог бы разделаться с этим пламенем, хотя… лучше такого не совершать.

Он перевернулся брюхом вверх, мельком посмотрел в небо, которое почему-то теперь показалось ему не плотной серой завесой, а вполне поддающейся рассмотрению массой воздуха, почти такой же, как вода вокруг. Он плюхнулся на воду спиной, смеясь от удовольствия во все горло, вот только еще не понимал, а соображает ли Лада, как все великолепно устроено в этом мире? И что у него, такого не слишком умелого и ловкого прежде, все получилось?

И Ладушка, женушка, поняла. Она подпрыгнула, невысоко, потому что кто может по-настоящему подпрыгивать на этом сухом и неприятном даже на вид, тяжелом для движений берегу? Но тоже закричала и замахала в воздухе факелом, не обращая внимания на горящие капли и странный шум пламени, возникающий при взмахах.

Рост еще раз прокричал, торжествующе, успокаивающе, ликующе и ободряюще. Он был счастлив, как бывал счастлив, кажется, только в Гулливере, но сейчас это было еще лучше, потому что еще больше новизны и открытий ожидало его впереди. Да, он был счастлив.

Ощущения были странными, и не сказать, что обедненными, наоборот, пожалуй, они были слишком богатыми, но… какими-то очень уж непривычными. Ростик чувствовал, например, все, что происходило за много километров от него. Иногда он понимал, что странные сигналы, которые приходили к нему эхом после его воплей, означают рыбный косяк, или стаю викрамов, или… Вот с этим следовало разбираться, потому что ничто иное в их заливе не могло давать такого ощущения, кроме Фоп-фалла, но слишком уж неоднородным был этот отраженный сигнал, который приходил от «думающего мускула».

Складывалось впечатление, что в нем имелись растительные части, нечто, что наводило на мысли о колониях равнодушных водорослей, довольно необычно смешанных с кораллами, были откровенно горячие мускульные куски, причем имеющие отношение не к рыбной ткани, а к тем, кто жил на суше – всяким антилопам или хищникам, которые за ними охотились, были даже какие-то изрядно металлизированные части, наподобие тех моллюсков, которых викрамы разводили, чтобы получать металлические градины, или жемчужины, или шрапнелины, как это называлось у людей.

Люди тоже изрядно воспринимались, потому что все море около города было заражено их присутствием, тут была, конечно, и не очень чистая вода, получавшаяся от слива в море отходов города, которые, впрочем, почти сразу шли в переработку немыслимому количеству разных водорослей и микроорганизмов, устроивших на этом «сливе» настоящее пиршество, а также и из-за того огромного, металлического и не очень вкусно пахнущего корабля, который стоял напротив города в самом глубоком месте, образованном местными течениями, сталкивающимися с течением реки.

Река, впрочем, тоже выносила не самую приятную воду, чрезмерно пресную, сладковатую и одновременно кислую от огромного количества гниющих растений, которые она снабжала водой и которые выбрасывали в эту воду соки своих зарослей, как Рост начал всерьез думать, похожих на сито, покрывающих все сухопутное пространство.

Все это было интересно, но гораздо интереснее были две другие вещи, которые Рост обнаружил, едва только попробовал поплавать по заливу, изучая свое новое тело, его возможности и способность перемещаться в такой текучей, упругой, но и жестко-твердой воде. Стоило ему чуть-чуть увеличить скорость, как она откровенно давила на его… лицо, на глаза, на грудь и плавники, правда, при этом самой своей твердостью помогая работать хвостом и разгоняться до скорости, которую Ростик еще несколько часов назад не подозревал у нормального живого существа. Скорость перемещения викрамов при этом казалась незначительной, вызывающей едва ли не презрение.

Первым открытием, какое предоставил Росту залив, оказался город, или группа поселений викрамов у берега бегимлеси. Вторым интересным объектом стал… настоящий кордон, который закрывал вход в залив и который эти самые викрамы образовали, построив на дне настоящие крепости, состоящие не из стен или башен, а из… водорослей. Они покрывали широкую, километров в пятьдесят полосу почти сплошным ковром и по агрессивности и способности задержать самый мощный рывок самого мощного водного существа мало чем отличались от Фопа.

Рост попробовал исследовать это… сооружение, тем более что около него и в нем самом водилось несметное количество вкуснейшей и очень лакомой рыбки, поедать которую дельфин, а точнее назвать касатка принялась почти сразу же… Роста это тоже надолго заинтересовало, и он понял две особенности этого зверя. Первая заключалась в том, что касатка своими движениями каким-то немыслимым для человека образом умела управлять временем, то растягивая его почти до бесконечности, то сокращая до крохотного промежутка. И второе – она умела отлично регулировать процессы внутри своего тела, например, при скоростных и долговременных заплывах она посылала чуть не все питание, которое поставлял мускулам ее кроветок, в хвостовые разделы, и тогда ее сообразительность – в целом не уступающая способности думать и ощущать этот мир у Гулливера – заметно затухала, даже зрение становилось хуже, и можно было, например при неосторожных движениях, удариться о дно.

Залив, после разнообразных упражнений, когда Ростик пытался исследовать способности касатки, вообще показался ему не самым примечательным и удобным местом для жизни. Он был мелок, был изрядно замусорен всякими выносами, которые реки вбрасывали в него с берегов, и он был не слишком свежим. Вода тут чистилась водорослями, но… куда лучше было бы иметь возможность выйти в океан, или в море, с сильным течением, с холодной водой и более крупной, вкусной рыбой… Кажется, Ростик начинал понимать, почему племя карликовых викрамов, которые обитали в заливе, так мечтали о шхерах – в них цивилизация рыболюдей сумела бы подняться на более высокую ступень и обеспечила бы себе более комфортные условия существования.