Все пошли вдоль берега, туда, где когда-то располагался пляж для кренгования кораблей, а потом… туда же поставили поврежденные корабли, отбитые на Валламахиси. Теперь этих кораблей не было, но между устьем речки, поставляющей в город питьевую воду, и самой Одессой находилось… сооружение, которое Ким определил как плоскую пирамиду.
Точнее это сооружение и в самом деле было трудно обозначить в двух словах. В общем, это была пирамида, вот только… приземистая, местами гладкая, как египетская, местами ступенчатая, словно те пирамиды, которые строили индейцы Нового Света на Земле, майя всякие или инки. Иногда ее стены выгибались, причем особенно это было заметно по ее граням, а местами они были прямыми, словно нарисованными по линейке. От основания пирамиды в сторону моря отходил довольно причудливый нарост, покатый, заглаженный, округлый, как изрядных размеров трубопровод, обмотанный какой-нибудь изоляцией. И он уходил под воду, будто пирамида нуждалась в том, чтобы пить море, или охлаждаться в нем.
Со стороны города в плоской стенке, как-то незаметно отодвинутой от общей ее массы, виднелась почти правильная квадратная дверь. Была она темна, но, видимо, безопасна, потому что около нее толпились с полдюжины людей и столько же бакумуров. Они что-то выносили из пирамиды и складывали в кузов древнего грузовика, весь вид которого Ростику показался удивительным и необычным. Он и не думал, что такой вот раритетный «ЗИЛ» еще сохранился хотя бы в одном экземпляре.
И лишь после рассматривания этого автомобиля он вдруг понял, что его удивляет больше всего – пирамида не блестела металлом, она отливала каким-то блеском, но тускловатым, словно хорошо очищенный камень.
– Нет, она все-таки металлическая, – пояснил Казаринов, когда Ростик его спросил об этом. – Вернее, это металл, смешанный с камнем. В общем, странная штука, мы не разобрались. Ясно только, что материал этот не корродирует от сырого, морского воздуха. – Он вздохнул. – А ведь по всем нашим представлениям – должен.
– Что еще? – спросил Ростик.
– В этой пещере, – решил вступить в беседу и Пестель, – вырастают ружья и в последнее время пистолеты. Такие, разовые, в которых магазин невозможно сменить.
– Я им рассказал, – терпеливо пояснил Ким. Он точно не понимал, почему должен идти с Ростиком и Ладой к этой пирамиде. Он даже оглядывался, но все-таки шел.
– Мы пару раз отстреляли это оружие, потом сунули обратно в ванну с… – Пестель досадливо поморщился в поисках определения, – в ванну с неизвестным раствором, так оно исчезло. Наверное, пошло в переработку.
– Латекс для патронов туда же засовываете? – спросил Ростик. Оружие это его интересовало, даже очень.
– Нет, для латекса там есть, так сказать, сухой приемник, – отозвался Казаринов. – Мы и не догадывались, что с ним делать, пока не получили первые пушки и не сообразили, что эту штуку нужно наполнять топливными таблетками для антигравов.
– А чистый латекс не пробовали? – продолжал расспрашивать Ростик.
– Нет, у нас с ним напряженно, – сказал Пестель. – Все намотки латекса на палки везут сначала в Боловск. Но мы попробуем, действительно, зачем же дважды его перерабатывать – сначала в топливо, а потом в патроны?
Ростик поразмыслил, оглядывая все, что творилось перед ним, еще разок. Ничего не понял и потому спросил:
– Не понимаю, зачем я-то вам нужен? – Казаринов, Пестель, а за ними и Настя вдруг замялись. – Что я должен тут делать?
Не очень-то ясно, как это получилось у Василисы незадолго до того, как из-за угла пирамиды появились три фигуры. В двух Ростик узнал старца и старицу аймихо. Они были одеты в очень тяжелые светлые тоги, отлично сливающиеся по цвету с окружающим бледно-желтым песком. Что показалось Ростику странным, на шее у них не было обычных православных крестиков, которые они получили у отца Петра, когда еще только прибыли в Боловск.
Третьей среди них была девушка, очень красивая, как все аймихо, и еще более задрапированная, чем старица. Волосы ее были уложены примерно в такой же колтун, как у Насти, вот только косынка была повязана узлом под подбородком. От этого аймихоша смахивала на монахиню.
И еще, от всей этой троицы исходила едва заметная, но все равно явная неприязнь. Ростик уловил ее очень определенно, как запах, как дуновение ветерка. Для того чтобы не вызывать еще большего раздражения почтенных аймихо, он сложил руки «по швам» и поклонился, что частенько заменяло аймихо рукопожатия, вернее, свидетельствовало об уважительном внимании и даже слегка подчиненной вежливости. Аймихо тем не менее остались на расстоянии пяти, а то и семи шагов, когда кланялись в ответ.
Ростик ничего не мог понять. Тем более что, призвав на помощь всю свою способность сосредоточиваться, решил, что старец и его спутница постарше определенно когда-то входили в группу, делающую его Познающим, когда в Храме этим занимался Сатклихо. Вот только имен их, разумеется, Ростик не помнил, хотя теперь, после крещения, это были, без сомнения, обычные русские имена.
В каком-то труднообъяснимом молчании вся группа направилась к урезу воды, и тут только Ростик сумел правильно оценить высоту… ответвления от пирамиды, которое уходило в море. Оно оказалось выше человеческого роста и было шершавым, словно старая крепостная стена. Рост погладил эти наплывы камня, пронизанного волокнами металла, и, кажется, понял, что имел в виду Казаринов, когда говорил об удивительно некорродируемой смеси. Камень был армирован металлом, как в мебели или в некоторых постройках Шир Гошоды армировали плетением из лозы свои каменного литья поделки. Там это уменьшало вес изделий, тут, без сомнения, служило чем-то другим, может быть, заменяло вены и нервы, словно у живых существ.
Эта стена делалась ниже у воды, но чувствовалось, что она уходит в песок, а не уменьшается по объему, тяжести и размерам.
– Что это? – спросила Лада у Василисы, которая теперь заметно пыталась держаться сзади.
– Никто не знает, – отозвалась белоголовая девушка.
Рост оглянулся, посмотрел на всю компанию собравшихся тут… людей. Раздеваться перед ними не слишком-то хотелось. Пожалуй, только с Ладой он был бы бесцеремонным. Она, пока он лежал на полатях в подвале завода, видела его в разном качестве. Выносила за ним судно, обтирала, стирала после него постель, да, ее можно было не стесняться. Но вот остальные?
Поэтому он разделся, оставив на себе брюки, хотя понимал, что и в них выглядит довольно нелепо. Потом пошел в воду.
Море плеснулось ему навстречу так тепло, почти приветственно, что он чуть не засмеялся. А скорее всего, ему захотелось обтереть губы от этого забытого вкуса соли, привкуса водорослей и йода, крохотных песчинок и еще чего-то, что делало эту воду живой, может быть, всяких микроскопических живых существ, от которых вода казалась даже мутноватой.
Он отплыл от берега метров на пятьдесят, даже стоящие по отдельности люди на берегу показались с такого расстояния чем-то общим, слитным, а не так, как было на самом деле – аймихо отдельно, и люди – каждый сам по себе.
Потом он понял, что выплыл неправильно, протащился чуть дальше вдоль берега, подальше от города. И тогда нырнул. Впрочем, из-за взвеси в воде сразу он ничего не понял. Пришлось нырять еще раз десять, даже глаза, которыми он пытался хоть что-нибудь рассмотреть на дне, у него стало слегка жечь. Вероятно, лопнули сосуды, это всегда было неприятно.
И все-таки он увидел. Это были… довольно широкие горловины, торчащие из песка и ила, образовывающего тут дно. В них, при желании, можно было бы протиснуть Гулливера, поэтому Ростик решил, что они метров до четырех в диаметре, хотя в этой мути судить об их настоящих размерах было трудно. Отыскав две такие штуки, высовывающиеся в воду рядком, словно две невысокие кегли, он поплыл к берегу.
Вытряхивая из уха воду, шагая к людям, которые о чем-то негромко переговаривались, но так и не сдвинулись с места, он еще издалека прокричал:
– С аквалангом проверяли?
