Господи, как же она его любила, как самозабвенно, неистово… Так же неистово, как ненавидит теперь.

Все, хватит, хватит об этом! Довольно!

Внезапно вырвавшись из мира своих мстительных грез, Алена обнаружила себя стоящей посреди просторной комнаты с телевизором чуть не в полстены (какой кошмар!), с огромным письменным столом, журнальным столиком перед затейливо изогнутым и явно не слишком удобным диваном, парочкой таких же неусидчивых кресел и вдобавок ко всему с кроватью, упрятанной в некоем подобии алькова. Нет, это была даже не двуспальная кровать, а истинный сексодром, мечта преступных любовников или новобрачных. Кстати, у Алены в ее собственной спальне стояло нечто подобное, и она в компании со своим преступным любовником по имени Игорь в бурные ночки расшатала ложе до такой степени, что на нем теперь даже невинно повернуться с боку на бок нельзя, не перебудив скрипом полдома. А впрочем, Игорю больше нравилось заниматься любовью на ковре, так что…

Так, забыли об Игоре! Быстренько за-бы-ли!

Да, номер Алене достался и впрямь приятненький. Может быть, на сто евро в сутки он и не тянет, хотя ведь еще и питание какое-то предполагается… Надо думать, здесь шведский стол, и не придется клацать зубами в ожидании ленивой подавальщицы в грязном переднике, высоко вздернутом на толстом животе?

Мизантропия, любимая болезнь всех Дев, а Дев-писательниц – в особенности, навалилась, как темное, тяжелое одеяло, грозя удушить… В этом состоянии садиться писать – последнее дело. Такого нащелкаешь – у редактора потом сердечный приступ случится от страха. Поэтому сейчас оставить замыслы творческой мести в покое и пойти покормить голодного зверя. Колобок просил отметиться в столовой – ну вот и сделаем это поскорей. Хорошо бы употребить какой-нибудь легонький салат, а потом пару персиков и мороженое. И никаких жирных бумажных котлет с макаронами, Боже упаси! Но сначала – душ.

Душ оказался пластиковой кабинкой со множеством водно-массирующих прибамбасов по последнему слову европейской техники. Правда, половина их, по последнему слову техники российской, не работала. Алена наскоро ополоснулась, потом потопталась по полу с подогревом, дивясь, кому он нужен, когда на дворе июльская жара, – и вскоре уже бежала по дорожке, потирая плечо, которое порядком натер ремень ноутбука. На сей раз плечу было легко и приятно – ноутбук остался в номере. Однако слова уборщицы о шпане из спортивного лагеря накрепко отравили Аленино сознание, и оставлять на произвол судьбы самое драгоценное свое достояние (еще несколько дней назад Алена считала, что величайшее ее сокровище – обладатель обворожительных черных глаз, но времена, как известно, меняются!) она не решилась. И предприняла для превращения своего дома в свою крепость кое-какие меры. В прошлом году, когда Алена была в Париже, она познакомилась с частным детективом Бертраном Саву и даже ввязалась с ним за компанию в одну криминальную историю.[1] В благодарность за помощь галантный француз подарил Алене некое приспособление, что-то вроде магнитных замочков, которые крепились изнутри к дверному замку и шпингалетам на окнах. Теперь замки и шпингалеты были зажаты намертво, разблокировать их без особого ключа, который останавливал действие магнитов, было совершенно невозможно. Такой ключик Бертран тоже вручил Алене. У нее еще не было случая испробовать действие французских подарочков, просто повода не находилось, однако она словно чувствовала, что здесь, в «Юбилейном», такой повод непременно сыщется, вот и прихватила защелки «Gardien», что и означало – «Сторож», с собой. Теперь никакой на свете зверь, хитрый зверь, страшный зверь не откроет эту дверь, эту дверь, эту дверь!

«Сегодня исполнилось девять дней со дня смерти его жены. Разумеется, я не была на поминках. Но сразу после того, как они окончились, он мне позвонил и сказал:

– Теперь я свободен. Выйдешь за меня?

– Когда, завтра? – спросила я с насмешкой.

– Да нет, придется подождать хотя бы полгода, – сказал он очень серьезно. – Какие-то приличия нужно соблюсти. Но ты согласна?

– А зачем вообще жениться? – спросила я. – По-моему, нам и так неплохо.

– Ну, знаешь, я ведь не Сергей! – усмехнулся он. – Моя женщина должна во всем принадлежать только мне, до последней точки в паспортном штампе!

– Ты думаешь, паспортный штамп обеспечивает вечную верность? – спросила я.

– Да кто знает! – серьезно сказал он. – Откуда мы можем знать. Вдруг, будь официальной женой Сергея, ты так и хранила бы ему вечную верность?

– Ты что, жалеешь, что я ее нарушила? – спросила я.

– Ты с ума сошла! Я счастлив, что ты ее нарушила. Счастлив! Потому что, еще когда он был жив, я мечтал отбить тебя у него. Но он мой друг был, хоть мы и поссорились, я не мог отбить женщину у моего друга. Было бы неэтично…

Мы еще помусолили эту тему, я сказала, что предпочитаю неформальные отношения с мужчинами, так будет и впредь, а впрочем, обещаю подумать… На сем мы и положили трубки. И я легла спать, думая о странной этике этого человека.

Отбить жену у друга – нельзя. А убить друга – можно. И даже нужно!»

При входе в столовую уже подопустившиеся было брови Алены вновь взлетели с вопросительно-негодующим выражением. Самые худшие опасения оправдались, а надежды на шведский стол исчезли, как дым, как утренний туман. Правда, подносы разносили не тетки в стоптанных шлепанцах и грязных передниках, а длинноногие особы в мини-юбках, которые могли бы оказать своим обликом честь любому приличному публичному дому, но стоило привередливой писательнице бросить взгляд на столики и увидеть до краев наполненные тарелки со щами и горы именно что макарон в компании с истекающими жиром шницелями, как она уже приготовилась круто повернуться и бежать отсюда навсегда. Остановила ее только очередная красотка в мини-юбке, которая отметила «госпожу Ярушкину» в какой-то тетрадке и подтолкнула ее к столику, за которым уже сидели двое: стройный парень лет двадцати пяти с влажными, словно после купания, черными волосами и дама лет этак под… ну, примерно Алениных лет, поэтому не станем уточнять ее возраст.

При виде молодого человека бежать Алена раздумала. Обладатель такого лица, такой фигуры стоил того, чтобы если не завязать с ним приятные отношения, то хотя бы рядышком посидеть. Во-первых, это был ее любимый возраст. Во-вторых, только в кино Алена видела раньше красавцев с такими синими глазами и черными, без преувеличения сказать – как вороново крыло, волосами. Кажется, считается, что это ирландский тип? Ну, ну… Может, он и впрямь ирландец? Ирландцев в Алениной любовной коллекции еще не было, так почему бы ее не пополнить еще одним экспонатом?

Красивенький «ирландец», как уже было сказано, обладал стройной фигурой, а вот дама, которая сидела с ним рядом, оказалась большая. Ну, очень большая! Причем черты лица у нее были четкие, правильные, она могла бы, наверное, быть красавицей, если бы не расплылась так. Складывалось впечатление, что в своей жизни она следовала главному принципу: хорошего человека должно быть много. Ее и было много, этой дамы. Так много, что она даже свешивалась с обеих сторон стула. Однако даме, такое ощущение, казалось, будто ее, любимой, все еще мало, и она продолжала истово вливать себе в рот щи со сметаной, заедая их толстыми белыми ломтями хлеба, быстро жевала, быстро глотала, не забывая при этом метать из глаз искры в сторону молодого привлекательного соседа и что-то кокетливо бубнить. Сосед ел медленно, словно нехотя, без всякого аппетита, гущу из щей отодвигал в сторону, нацеживал на ложку только бульон, хлеба вообще не трогал…

– Что-то вы плохо кушаете сегодня, – с материнской заботливостью ворковала большая дама, хотя выражение ее глаз, устремленных на соседа, было весьма далеко от материнского. – Супчик замечательный! А котлетки какие питательные, а макарончики, наверное, итальянские, совсем не разварились. Вы тренировались, устали, конечно, вам надо хорошо кушать…