– Это не так уж важно! В следующий раз наверстаешь. Садись, давай выпьем!

Вечер был жаркий. Картушу пришлось долго уговаривать своих рекрутов. В глотке у него пересохло. Подняв стакан, он весело воскликнул:

– За здоровье короля!

И одним духом опорожнил свой стакан. Вино было вкусное и прохладное, так что он не имел ничего против того, чтобы опрокинуть еще стаканчик, а за ним и третий. Впрочем, все четыре парня, не заставив себя уговаривать, последовали его примеру. И тогда Ла Перванш заявил, что это вино – пойло, недостойное верных слуг короля Франции. Раскричавшись, он потребовал, чтобы трактирщик принес ему другое, получше.

– Сейчас ты сам увидишь разницу! – пообещал он, наполняя до краев стакан сообщника. – А ты, трактирщик, принеси-ка нам окорок! Я проголодался!

Они основательно уселись за стол. Картуш пил стакан за стаканом и перебрал лишнего. Настолько, что в конце концов заснул, уронив голову на стол.

Проснулся он, когда уже давно рассвело, и проснулся оттого, что Ла Перванш немилосердно его тряс.

– В дорогу!

– В дорогу? Куда это?

– В свой полк, парень! Сегодня ночью жизнь показалась тебе до того прекрасной, что ты прямо-таки умолил меня взять тебя на военную службу. Вот, смотри! Здесь стоит твоя подпись.

И он стал размахивать у него перед носом бумагой, на которой действительно стояло его имя. Внезапно протрезвев, Картуш кинулся на негодяя с кулаками:

– Мерзавец! Ты меня подпоил и…

– Ну-ка, утихни! Я же не заставлял тебя пить. Ты сам напился. Впрочем, это только справедливо, чтобы ты пошел со мной. Ты пообещал мне, что приведешь пять человек, а привел только четверых. Вот и станешь пятым. В путь! Сам посмотришь, от этого не умирают… во всяком случае… не всегда!

Волей-неволей Картушу пришлось последовать за Ла Перваншем и сделаться солдатом. Так он начал служить королю и храбро служил ему до самого Утрехтского мира. В армии он научился порядку и дисциплине, которые впоследствии составят главную его силу.

Позади зданий Сальпетриер в те времена лежали бесконечные пустыри, которые вели к заброшенной каменоломне. Туда и днем никто не заглядывал, если не считать животных, забредавших пощипать травку, а ночью и вообще здесь нельзя было встретить ни единой живой души. Это место пользовалось дурной известностью, и близость лечебницы для заключенных никак не могла поправить дела. Приличные люди не отваживались туда приближаться…

Тем не менее в самый глухой час одной из зимних ночей 1713 года внимательный наблюдатель мог бы заметить в этих краях непривычное оживление. Мужчины, закутанные в плотные плащи, подходили поодиночке или группами, было здесь и несколько женщин, которые, опустив оборки чепцов пониже, чтобы прикрыть лицо, торопливо перебегали пустырь, и все эти люди скрывались в каменоломне. Человек, стоявший у входа, исполнял обязанности привратника. Он держал свечу, прикрыв ее ладонью, и время от времени убирал руку. Прибывающие шептали ему что-то на ухо, и он, одобрительно кивая, знаком приглашал их войти.

Внутри каменоломни на меловых стенах было укреплено несколько фонарей, светивших достаточно ярко для того, чтобы приходящие могли разглядеть и узнать друг друга. И тогда встреча оказывалась радостной, с веселыми восклицаниями и объятиями.

Карьер понемногу наполнялся, и, когда народу собралось больше двух сотен, появился человек в широком плаще для верховой езды и треугольной шляпе, обшитой золотым галуном. Проложив себе путь в толпе, он вскочил на большой камень, выполнявший роль трибуны, сбросил свой темный плащ и кинул в угол треуголку, открыв приятное лицо с резкими чертами, смуглой кожей, живыми темными глазами и ослепительными зубами. Смоляные, без пудры, волосы были стянуты на затылке черной лентой. Роста он был среднего, но хорошо и крепко сложен и выглядел довольно элегантно в своем камзоле из сукна цвета корицы, с кружевным жабо и в высоких сапогах с раструбами. Его появление было встречено настоящей бурей приветствий.

– Картуш! Картуш! Здравствуй, приятель!

– Здравствуйте, все! Вижу, вас много здесь собралось, вы не забыли, что я назначил вам встречу! Спасибо вам за это.

Несмотря на свой достаточно юный возраст – ему в то время было не больше двадцати, – Луи-Доминик Картуш уже научился управлять людьми. За два года – или около того, – проведенных им в королевских войсках, он не только освоился с этим трудным искусством, но и узнал множество других полезных вещей. Так, например, именно там он привык к порядку и дисциплине. Кроме того, он мужественно сражался, и наградой за его подвиги стала трость сержанта.

Может быть, он и дальше оставался бы в армии, потому что ему там нравилось и он мог сделать в ней карьеру, но после победы при Денене установился мир. Солдаты вернулись к домашним очагам. Картушу, как ни мало ему этого хотелось, пришлось последовать их примеру, хотя возвращаться ему было некуда, семьи у него не осталось.

Вот тогда он и решил назначить встречу тем из своих товарищей, кто ощутил разочарование, внезапно обнаружив, что его ждет тусклое, бесславное прозябание, плуг или верстак.

«Если ровно через полгода, день в день, вы будете думать, что можно найти занятие получше, чем работать подобно волу только ради того, чтобы не умереть с голоду, приходите между одиннадцатью часами и полуночью в меловой карьер, открывающийся на пустыре позади Сальпетриер. И мы посмотрим, на что мы способны вместе!»

И они пришли – все или почти все, потому что все в полку тянулись к веселому Картушу, любившему весело пожить. Картуш вызывал доверие не только из-за того, что его храбрость ни у кого не вызывала сомнений, но и потому, что он лучше любого другого умел сделать жизнь приятной и раздобыть деньги, открывавшие путь к стольким удовольствиям.

Минута шла за минутой, а Картуш продолжал говорить. Его слушали в глубоком молчании, жадно и внимательно. Он расписывал всем этим людям, на что способна серьезно организованная и хорошо вооруженная шайка в таком богатом городе, как Париж.

– Если вы захотите, мы можем стать здесь королями, и власть наша будет куда больше, чем у этого царственного юнца, который правит в Версале, и у регента. Но для этого мы должны быть уверены друг в друге.

– Говори! – в один голос выкрикнула толпа. – Чего ты от нас ждешь? Мы пойдем за тобой!

– Ну, тогда мы должны поклясться, что всегда будем оказывать друг другу помощь и поддержку, никогда, даже под пыткой, не предадим своих, а если кого-то из нас схватят, сделаем все, чтобы вырвать его из рук палачей. Только при таких условиях мы сможем стать достаточно сильными, чтобы заставить подчиняться нашему закону.

Клятва была произнесена в неописуемом порыве восторга. И тотчас собравшиеся приступили к организации этой маленькой армии воров, грабителей и злодеев. Для ее создания Картуш воспользовался системой, установленной в настоящей армии. Он назначил лейтенантов, которые – и только они одни! – должны были с ним сноситься и принимать участие в обсуждениях, а потом доводить приказы до сведения людей, служащих под их началом.

– Никаких больших сборищ и скоплений, – говорил Картуш. – Чем больше мы будем рассредоточены, тем труднее будет определить, где мы находимся, и тем огромнее будет наша сила. Общее для всего единого отряда местонахождение слишком легко определить. Мы должны оказываться везде одновременно: в домах, в тавернах, повсюду, вплоть до королевского дворца!

Когда на пустыре позади Сальпетриер рассвело, каменоломня была пуста и никаких следов собрания там не осталось. Но «шайка Картуша» уже существовала…

Понемногу отряд разрастался, и Картушу, благодаря его людям, удалось распространить свое влияние и проникнуть во все круги, обзаведясь сообщниками повсюду. На него работали ювелиры – скупщики краденого, переделывавшие до неузнаваемости краденые драгоценности; оружейники, снабжавшие его оружием и боеприпасами; кабатчики, у которых можно было собираться или хранить товары; даже врачи, которые должны были лечить раненых; и, само собой разумеется, девушки – множество девушек, нередко очень красивых, привлеченных его насмешливой улыбкой и его храбростью. По мере того как росла его известность – потому что Париж очень скоро понял, кто такой Картуш, хотя в лицо его никто не знал, – все больше женщин начинали мечтать об этом искателе приключений, рыцаре без страха, пусть и не без упрека, перед которым трепетал даже сам начальник полиции.