– Где пектораль? Где пектораль?..

Содержимое книжных шкафов было выброшено на пол, должно быть, в них основательно порылись, а в высоком кресле черного дерева, в кресле Хромого, неподвижно восседал старый Солманский – с горящими глазами, вытянув шею, одной рукой судорожно вцепившись в ожерелье Дианоры. Стоявший рядом с ним еще один незнакомец смотрел на все это и смеялся.

– Говори! – каркал граф. – Говори, старый черт! А потом тебе позволят умереть.

Два выстрела грянули одновременно: Сигизмунд, чей лоб пробила пуля Альдо, и палач, голова которого разлетелась на части от выстрела Адальбера, умерли, даже не успев понять, что произошло. Парализованный старик Солманский только и мог, что закричать от ужаса: Альдо держал его под прицелом. Видаль-Пеликорн тем временем застрелил человека, которого все это так забавляло, после чего бросился к измученному пытками Симону. Тело Хромого представляло сплошное месиво, но все же он был в сознании. Послышался его слабый, шелестящий, хотя все еще властный голос:

– Не убивайте его, Морозини! Еще не время!

– Как скажете, друг мой. Хотя убить его означало бы всего лишь отправить его туда, где ему и следовало бы находиться: разве он не умер в Лондоне несколько месяцев тому назад?

Потом, перестав насмехаться, он крикнул:

– Старая сволочь! Мне следовало пристрелить вас, еще когда вы оскверняли мой дом своим присутствием.

– И ты был бы неправ, – заметил Адальбер, безуспешно пытавшийся влить в рот Симона несколько капель воды. – Он заслуживает большего, чем пуля или скользящая петля на рассвете. Доверься мне, я об этом позабочусь...

– Всевышний уже позаботился об этом, – прошептал Симон. – Он больше не может ходить, его приспешники принесли его сюда. Он непременно хотел сам продемонстрировать мне, что рубин у него... как были уже у него сапфир... и алмаз.

– Ну, что до тех двух, – усмехнулся Видаль-Пеликорн, – он может их выбросить в помойное ведро: это всего лишь копии...

Он ожидал яростных протестов, но Солманский видел только одно: труп Сигизмунда с дырой посреди лба на красивом жестоком лице...

– Мой сын! – лепетал он. – Мой сын! Вы убили моего сына!

– Вы убили многих, и без малейшего раскаяния! – с отвращением бросил ему Морозини.

– Эти люди ничего для меня не значили. А его я любил...

– Да ну? Вам неведомы были никакие чувства, кроме ненависти... О, похоже, вы плачете?

В самом деле, по бледным впалым щекам катились слезы, но они не растрогали Альдо. Он небрежно взял из рук Солманского ожерелье и подошел к Симону, которого Адальбер успел отвязать от стола. Но тот после такого долгого и мучительного истязания уже не в силах был пошевелиться, Альдо оглядел комнату.

– Есть здесь какая-нибудь кровать, куда можно было бы вас перенести?

– Да... но это бесполезно. Я хочу умереть... прямо здесь. Там, куда они меня бросили... где я молил Всевышнего избавить меня... Я оказался... сильнее... чем думал.

Друзья подсунули ему под голову подушку и прикрыли истерзанное тело шелковым халатом; который сорвали с него палачи. Альдо очень нежно взял Симона за руку.

– Мы вытащим вас отсюда... будем ухаживать за вами! Теперь опасности больше нет, и...

– Нет... Я хочу умереть... Я выполнил свою задачу, я слишком сильно страдаю. Вы тоже справились со своим делом, вы оба, и теперь вы должны довести его до конца.

– Вы хотите отдать нам пектораль?

– Да... чтобы вы прибавили к ней этот... великолепный рубин... но здесь ее нет. Я расскажу вам...

– Подождите минутку! – попросил Адальбер. – Дайте мне прикончить этого старого бандита. Не хотите же вы, чтобы он услышал то, что не смог вырвать у вас под пытками?

– Нет... хочу! Ему от этого станет только хуже, когда... вы установите здесь... бомбу замедленного действия, которую я всегда держу наготове на случай необходимости во всех своих резиденциях. Мы уйдем с ним вместе... и я увижу, может ли ненависть... продолжаться... в вечности.

– Вы хотите взорвать половину города? – в ужасе спросил Альдо.

– Нет... не пугайтесь!.. Над нами... чистое поле. Вы сами увидите, когда выйдете отсюда... через эту дверь!

Его рука приподнялась, указывая в глубину старой часовни, но тотчас упала, обессилевшая, на ладонь Альдо. Тот хотел было что-то сказать, но Хромой остановил его.

– Дайте мне договорить... Вы унесете это ожерелье... Вы поедете в Прагу: там покоится священная пектораль... в одной из могил еврейского кладбища... Дайте мне пить!.. Коньяку!.. Он там, в шкафу, справа.

Адальбер бросился к шкафу, наполнил стакан и с материнской заботливостью дал умирающему выпить несколько глотков.

Лицо Симона с заострившимся носом и смертельно бледными щеками чуть-чуть порозовело.

– Спасибо... На кладбище вы найдете могилу Мордехая Майзеля, который был у Нас городским головой во времена императора Рудольфа. Там я ее зарыл после того, как... сбежал из своего богемского замка... Иегуда Лива поможет вам, когда вы все ему расскажете...

– Многое ему уже известно, – сказал Альдо, – и я хотел бы рассказать об этом вам. Мы следовали за вами почти по пятам и...

Огонек интереса загорелся в единственном голубом глазу Симона, когда-то таком ярком, а теперь почти выцветшем. Изорванные губы, прикрывавшие рот с выбитыми зубами, даже сложились в подобие улыбки.

– И правда... я так и не знаю, где... был рубин. Как вы его отыскали?.. Это станет моей последней радостью...

Не обращая больше внимания на старого Солманского, которого Адальбер на всякий случай прикрутил к креслу веревками, снятыми с его жертвы, Морозини рассказал обо всем, начиная с видения в севильской ночи и закончив убийством Дианоры. Аронов слушал его со страстью, казалось, действовавшей, словно исцеляющий бальзам, на его истерзанное тело.

– Значит, мой верный Вонг... умер? – произнес он. – Он был последним моим слугой, самым верным, после Эли Амшеля. Я... расстался с другими, когда мне пришлось скрываться... Что до вас обоих... я никогда не смогу отблагодарить вас... за все, что вы сделали. Благодаря вам священная пектораль вернется на землю Израиля... но, к несчастью, я больше не могу снабжать вас деньгами...

Каркающий голос Солманского словно, рашпилем скребнул по нервам всех троих:

– Хорошо тебя обобрали, а, старый прохвост? Тот самый день, когда мой дорогой сын изловил Вюрмли и сделал его своим другом, был благословенным днем. Тебя разорили, загнали в угол, затравили, почти убили!

– Нечем гордиться, – с уничтожающим презрением бросил ему Морозини. – Ты умрешь и даже не увидишь пекторали. Ты потерял все.

– Осталась еще моя дочь... твоя жена; и, поверь мне, она всегда знает, что делает. Сейчас она в твоем доме и она носит ребенка, которому достанется твое имя, все твое состояние и которого ты даже не увидишь, потому что она отомстит за нас...

Альдо, пожав плечами, повернулся к нему спиной.

– Да? Ну, мы еще поглядим! Не слишком-то полагайся на эту утешительную мысль! Но... хорошо, что ты меня предупредил.

Затем он обратился к Симону:

– Кстати, о пражском раввине, могу ли я задать вам один вопрос?

– Я ни в чем не могу вам отказать... только спрашивайте побыстрее! Мне уже не терпится расстаться с этими лохмотьями кожи и обломками костей...

– Как получилось, что вы никогда не встречались, Иегуда Лива и вы? И тем не менее он знает о вас, как знает и о вашей миссии...

– Я не хотел обращаться к нему, чтобы не подвергать его опасности. Он слишком много значит для Израиля, потому что он, великий раввин, и есть настоящий хозяин пекторали. Теперь следует выполнять его приказания... А сейчас вы должны найти потайную дверь...

Симон хотел приподняться, но все кости у него были раздроблены, и он закричал от боли. Альдо с бесконечной нежностью обнял его, и был награжден признательным взглядом.

– Черный бархатный занавес... между двумя книжными шкафами... Отдерните его, Адальбер!

– Там за ним глухая стена, – исполнив приказание, сказал археолог. – И еще – узкий витраж.