– Значит, вы согласились на этот брак?

На лице старого наставника появились гнев и огорчение. Растроганный Альдо обнял его за плечи, поцеловал и улыбнулся.

– У меня нет другой возможности спасти их, ее и Заккарию.

– Чечина ненавидит эту женщину. Она не согласится...

– Придется ей с этим смириться. Или она любит меня меньше, чем я люблю ее?

Фульвия, которая до сих пор только молча слушала, подошла к хозяину, взяла его руку и поцеловала. В глазах ее тоже стояли слезы...

– Мы сделаем все, чтобы помочь вам, дон Альдо! И я вам обещаю, что Чечина поймет! К тому же эта молодая дама очень красива! И, похоже, она вас любит.

Вот это настоящая ирония судьбы! Было время, и не такое уж далекое, когда Альдо отдал бы все свое достояние, чтобы сделать своей женой очаровательную Анельку. Господи, как он мечтал о днях, а главное – о ночах, которые проведет рядом с ней! И вот сейчас, когда он ее получил, ему даже думать об этом противно...

Впрочем, он получил ее не в подарок! Ее ему продали... Ценой отвратительного шантажа досталась она ему! Шантажа, на который она охотно согласилась, а возможно, сама же и подсказала. Теперь между ними слишком много темных пятен, слишком много сомнений! Больше ничего не будет так, как прежде.

– Почему бы вам не задать себе единственный важный сейчас вопрос? – сказал Ги, когда они ужинали в уютном зале у Монтена, где вся венецианская богема собиралась поесть на клетчатых скатертях при свечах, воткнутых в узкие горлышки оплетенных бутылок.

– А именно?

– Когда-то вы любили ее. Что осталось от этой любви?

Ответ последовал мгновенно – без раздумий и сожалений.

– Ничего. Единственное чувство, которое она внушает мне, – недоверие. И запомните хорошенько, друг мой. В назначенный день я дам ей свое имя, но никогда, слышите, никогда она не станет моей женой!

– Не говорите «никогда»! Перед вами долгая жизнь, Альдо, а эта Анелька одна из самых красивых женщин, каких я встречал в своей жизни...

– ...а я всего лишь мужчина? Высказывайте же до конца вашу мысль!

– Я это и делаю. Если она действительно влюблена в вас, мой милый мальчик, вам придется иметь дело с сильным противником. Постоянное искушение...

– Возможно. Но я знаю, как его победить: если я вынужден согласиться на то, чтобы дочь этого бандита, убившего мою мать, в глазах всех стала моей женой, я никогда не отважусь на риск, что в жилах моих детей будет течь хоть капля этой крови!

В субботу, 8 декабря, в девять часов вечера, князь Морозини обвенчался с экс-леди Фэррэлс в маленькой часовне, которую какая-то из его набожных прабабушек устроила из страха перед карой Господней во время чумы 1630 года в одном из зданий дворца. Со своими голыми каменными стенами часовня выглядела сурово и в то же время сияла роскошью, волшебно преображенная великолепно украшенной Мадонной Веронезе, улыбавшейся над алтарем. Но свадьба от этого не стала более веселой.

Одна только невеста, такая красивая в белом бархатном наряде, опушенном горностаем, выглядела живой при скудном свете четырех свечей, проливавшемся на одетых в черное людей, – даже у жениха не было ни единого цветочка на лацкане визитки.

Свидетелями Альдо были его друг Франко Гвардини, аптекарь с Санта-Маргариты, и Ги Бюто. Будущую княгиню сопровождали Анна-Мария Моретти, согласившаяся на это только ради Альдо, и коммендаторе Этторе Фабиани. Манто из каракульчи одной выглядело не менее безрадостно, чем мундир другого. Солманский стоял чуть поодаль и хмуро наблюдал за церемонией; в углу, очень прямой и с незнакомым выражением жесткости на лице, стоял Заккария, а у его ног, подчеркнуто одетая в траур, на коленях молилась Чечина...

Обоих целыми и невредимыми привели во дворец утром того же дня – мерзавцы сдержали свое обещание и не причинили им никакого вреда. Но едва Чечина увидела Морозини, как разыгралась душераздирающая сцена.

– Ты не имел права соглашаться на эту гнусность! – закричала она. – Даже ради нас!.. Все случилось по моей вине! Если бы я сдержала свой гнев и промолчала, нас не схватили бы!.. Но я никогда не умела молчать.

– За это я тебя и люблю! Не упрекай себя ни в чем: если бы ты ничего не сказала, Солманский еще что-нибудь придумал бы, чтобы заставить меня жениться на своей дочери! Или тебя все равно бы схватили вместе с Заккарией, а может, и с господином Бюто... Что нам эта свадьба, раз вы – со мной?

Она с рыданиями упала в его объятия, и несколько минут князь ласково утешал этого большого несчастного ребенка. Заккария же, внешне более спокойный, но тоже со слезами на глазах, изо всех сил старался выглядеть невозмутимым. Когда наконец Чечина оторвалась от груди Альдо, он объявил, что поселит их обоих в доме, купленном в прошлом году близ Риальто, прибавив, что не хочет заставлять их, в особенности Чечину, служить неприятному им человеку. Тут слезы Чечины мгновенно высохли от новой вспышки гнева:

– Чтобы мы оставили тебя здесь совсем одного с этой отравительницей! Ты смеешься над нами?

– Не совсем, – ответил Морозини, не понимавший, что тут смешного. – И опять ты преувеличиваешь! Насколько мне известно, она никого не убивала!

– А ее муж? Этот английский милорд, из-за смерти которого она попала в тюрьму, – ты уверен, что она здесь ни при чем?

– Ее оправдали. Прошу тебя, прежде чем отказаться от моего предложения, обдумай, каким будет твое положение: новая княгиня поселится здесь. Если ты останешься, тебе придется служить ей...

– Она будет здесь жить? И где же? В покоях донны Изабеллы?

Альдо взял Чечину за руку и повел к лестнице:

– Пойдем со мной! И ты тоже, Заккария... Так он привел их к двойной двери, за которой находилась комната его матери. Отныне никто не мог сюда войти: вход преграждали приколоченные с обеих сторон и скрещенные, словно алебарды невидимых стражников, два длинных весла от гондолы цветов рода Морозини.

– Вот! Фульвия и Ливия убрали комнату, потом закрыли ставни, а Дзиан по моему приказанию прикрепил вот это. Что касается... донны Анельки, я велел приготовить для нее лавровую комнату, до сих пор предназначавшуюся для высоких гостей...

На мгновение онемевшая от волнения Чечина вновь обрела голос и спросила:

– Ты тоже туда переберешься?

– У меня нет никакой причины для того, чтобы покидать мое привычное обиталище.

– В другом конце дома?

– Ну да! Мы разделим кров, но не постель.

– А... отец?

– За исключением сегодняшней церемонии, он больше никогда сюда не войдет. Я этого потребовал, и он согласился. Как ты думаешь, сможешь ты здесь жить при таких условиях... если, например, мне понадобится уехать?

Не беспокойся, смогу! А теперь я вернусь на кухню. К себе! И, пока я там, можешь кушать спокойно.

И вот теперь она стояла на коленях в часовне, в своем платье из черной тафты, с кружевным шарфом на голове, и молилась сосредоточенно и страстно, отчего между бровей у нее залегла складка.

Отвечать на вопросы священника было пыткой для Морозини. Он обещал любить свою подругу. В первый раз в своей жизни князь давал обещание, которое не собирался выполнять. Тягостное чувство, от которого он попытался избавиться, сказав себе, что свадьба – всего лишь комедия, а клятва – простая формальность. Разве та, что сейчас станет его женой, не произносила в точности те же слова, когда выходила замуж за Эрика Фэррэлса? Известно, чем это кончилось. Еще он спрашивал себя, что может испытывать в эту минуту женщина с ангельским лицом и телом нимфы, на которую он за время церемонии ни разу не взглянул? Даже когда их руки соединились для благословения, произнесенного священником из собора Сан-Марко, кузеном Анны-Марии и старым другом Альдо!

Когда князь предложил ей руку, чтобы вывести из часовни и проводить в лаковую гостиную, где был приготовлен ужин – обычай гостеприимства обязывал! – то почувствовал, как дрожит ее рука.