Но вернемся, однако, к де Ла Молю. У этого красавца довольно долго длился роман с Анриеттой Клевской, герцогиней Неверской, которая была лучшей подругой королевы Наваррской. Король Карл решил однажды собственноручно расправиться с графом, до смерти ему надоевшим и к тому же нагло похищавшим на глазах у своего повелителя сердца признанных придворных красавиц. Он обратился за помощью к Гизу (всегдашняя ненависть к Лотарингцу была на время забыта) и к еще нескольким своим приближенным. Решено было подстеречь Ла Моля в коридоре Лувра (ох уж эти дворцовые переходы! сколько они повидали убийств!) и заколоть его.

Однако же королю не повезло точно так же, как не повезло когда-то подосланному им ангулемцу, который намеревался умертвить Гиза. Генрих Гиз, поразмыслив, решился выдать королевскую тайну. Он очень неплохо относился к своей родственнице Анриетте и вовсе не желал лишать молодую женщину удовольствия привечать кого ей заблагорассудится.

Гиз явился к своей прежней любовнице Маргарите Наваррской и без обиняков сказал:

– Если вы не вмешаетесь, ваша подруга Анриетта встретит завтрашнее утро в слезах. Вы же знаете, как сильно Его Величество привязан к графу де Ла Молю. Так вот: сегодня ночью он, я и еще кое-кто намерены убедить графа в своем добром к нему расположении. Место для этого выбрано весьма удачное – прямо возле покоев герцогини Неверской.

Марго протянула герцогу руку для поцелуя, пообещала не забыть его благородный порыв и кинулась к подруге.

Анриетта лежала на кушетке и с интересом слушала Бонифация, который в красках описывал ей свой визит к известному магу и чародею Козимо Руджиери. Женщине было немного страшно, потому что вся Франция знала о том, что Руджиери якшается с самим дьяволом. Если бы не заступничество королевы-матери, колдуна давно бы казнили или хотя бы заточили в темницу, но пока этого не случилось, и многие щеголи навещали Руджиери в его жилище, чтобы купить… нет, не приворотные зелья или яды, а разнообразные благовония, мази и замечательную белоснежную пудру. А впрочем, кто знает, что именно влекло молодых людей в лавку итальянца? И до конца ли был искренен прекрасный Бонифаций, когда повествовал герцогине о своем посещении Руджиери? Отчего он так побледнел, когда вошла Маргарита Наваррская? Не потому ли, что опасался: она услышала, где он был вчера вечером?

Но Марго не обратила внимания на смятение графа. Подойдя к нему – едва успевшему вскочить при ее появлении, – она воскликнула:

– Немедленно отправляйтесь ко мне, граф! Там вы будете в безопасности! – И, повернувшись к изумленной подруге, пояснила: – Меня только что уведомили, что господина де Ла Моля хотят убить – сегодня ночью, возле ваших дверей.

– Пойдемте к королю! – вскричала разгневанная Анриетта. – Пускай убийц схватят на месте и казнят!

– Видишь ли, – сказала Марго, – Его Величество вряд ли поможет нам. Он тоже будет в коридоре…

– Я не дам наколоть себя на шпагу, точно куропатку на вертел! – заявил Бонифаций, который попросту не расслышал, кто именно собирается убить его, и рвался в бой, желая сразиться и победить.

– О господи, граф, ну можно ли быть таким безрассудным?! – изумилась Маргарита. – Неужели вы не понимаете, что, выйдя победителем из этой схватки, вы окажетесь на Гревской площади? Вас привяжут к четырем лошадям, и они помчатся каждая в свою сторону.

– О, так меня намерен убить сам король?.. – задумчиво протянул Бонифаций и позволил увлечь себя в покои королевы Наваррской.

…Целых четыре часа Карл с сообщниками провел возле дверей герцогини Неверской. Наконец, поняв, что ожидание напрасно, он, чертыхаясь, удалился. Ему и в голову не пришло, что де Ла Моль все это время был в постели Маргариты.

Да-да, красавец-граф давно и, как он думал, безнадежно любил королеву Наваррскую. Он, безусловно, знал, что дама его сердца не слишком заботится о поддержании пламени в своем семейном очаге, и потому искренне удивлялся невниманию Маргариты. Он-то полагал, что королева Наварры должна сразу заприметить его – такого обольстительного и такого неотразимого, но Марго равнодушно скользила по нему взглядом, предпочитая ему других, куда менее видных кавалеров.

И де Ла Моль, который был очень набожен и одновременно весьма суеверен, решился обратиться за помощью к Руджиери. Он не стал говорить колдуну, чьей именно благосклонности хочет добиться, но намекнул, что особа эта – королевских кровей. Итальянец понимающе кивнул, удалился куда-то в другую комнату, повозился там минут десять, а потом подал графу вылепленную из воска фигурку. Кукла была облачена в некое подобие мантии, а на голове у нее красовалась золотая корона. Де Ла Моль с недоумением и опаской смотрел на изображение своей любимой, а Руджиери тем временем говорил ему:

– Возьмите вот эту золотую булавку, мой господин. Да возьмите же, не тревожьтесь, я знаю, что надо делать, доверьтесь мне. Так. А теперь проткните фигурку там, где у нее должно было бы быть сердце. Смелее! Вот и все. Забирайте куклу домой. День-два – и вы обретете счастье!

Граф спрятал восковую фигурку под плащ, бросил Руджиери кошель с золотом и торопливо вышел на улицу. Остаток ночи он провел у себя в молельне. Графу было не по душе то, что он сделал, и он усердно просил господа о прощении. Фигурка в мантии лежала в его спальне, под подушкой.

И вот уже на следующий день королева Наваррская сама зовет его в свои покои и с радостью отвечает на его сначала робкие, а потом все более откровенные ласки! Значит, не солгал проклятый колдун, не зря получил он золото!

Маргарита же с удовольствием глядела в глаза Ла Моля и вслушивалась в его мелодичный голос, произносивший ее имя. Конечно же, ей нравился этот темноволосый стройный юноша, всегда изящно одетый, всегда тщательно завитой и благоухавший не чесноком, как ее муж, и не потом, как добрая половина придворных (ибо вода многими в те времена почиталась вредной для здоровья), но ароматическими маслами. И разговор он умел непринужденный поддерживать, и древние языки знал – правда, хуже, чем Маргарита, и танцевал замечательно. И теперь Марго с удивлением спрашивала себя, как же так получилось, что она с легкостью уступила подобного красавца своей подруге, хотя и замечала, что он бросает пламенные взоры именно на нее, на королеву Наваррскую?

…Скоро уже весь Лувр знал, что у Маргариты – новый любовник, и бедняжка Анриетта со вздохом поздравила молодую королеву с таким ценным приобретением. Беззастенчиво выяснив у герцогини кое-какие интимные привычки и предпочтения Ла Моля, Марго усмехнулась:

– Анриетта, милая, извини, но угрызения совести меня не мучат. Вчера около твоих носилок опять гарцевал этот рыжий великан-пьемонтец – или мне показалось?

– Да, – поколебавшись, призналась госпожа де Невер. – И его рассказы о том, как он побивал в Варфоломеевскую ночь гугенотов, так занимательны, что я, пожалуй, попрошу его повторить их у меня в спальне.

– Его зовут Коконнас, верно? Граф часто упоминает это имя.

– Они с Ла Молем закадычные друзья. Вот только одеваться предпочитают совершенно по-разному. И я никак не могу втолковать моему влюбленному пьемонтцу, что к рыжим волосам не идет синяя шляпа. Представь, нынче утром я говорю ему…

И подруги принялись болтать – по обыкновению мило и оживленно.

Две парочки долго бы, наверное, наслаждались любовью, если бы им не помешала политика. Генрих Наваррский решил, что в заговор, направленный против французского короля, надо вовлечь Маргариту.

– Мы же все-таки муж и жена, – отвечал он на все увещевания Тюрена, своего друга и единомышленника, – а значит, должны быть рядом и в беде, и в радости. Пускай королева тоже оставит Лувр и станет жить в моем пиренейском замке. Надо же ей в конце концов увидеть свою страну!

На самом деле хитрый Беарнец (так часто именовали Генриха, ибо родовой его замок располагался в провинции Беарн) надеялся, что Марго в случае неудачи задуманного предприятия сможет смягчить своими красноречивыми письмами мать и брата Карла и убедить их быть снисходительными к нему, сбежавшему из Парижа мятежному принцу.