Изабелла прошлась по комнате, не замечая, с каким нетерпением поглядывает ее любовник на огромную, на витых высоких ножках, кровать под алым (и очень пыльным) балдахином.

– Неужели Карл меня к себе не призывал? – вдруг спросила она.

– Призывал, и не раз, – подтвердил герцог, и в глазах у него мелькнула тревога.

– Мое появление наверняка бы успокоило мужа, он прижался бы ко мне и сладко уснул на моей груди, – пробормотала королева, на несколько мгновений превратившись в прежнюю Изабеллу, ту девочку, которая с первого же взгляда влюбилась в своего будущего царственного супруга и даже какое-то время хранила ему верность.

Но вот женщина вскинула голову и вернулась к действительности.

– Вы встревожены, Орлеан? Но отчего? Или вы решили, что я отправлюсь утешать страдальца?

– Да, – признался герцог. – Тем более что королевский лекарь тоже настаивает на вашем приезде. Но я… – тут пылкий молодой человек вскочил с места, подбежал к Изабелле и обнял ее колени, – я заклинаю вас не ехать в Крей! Государь может ранить вас или даже убить!

Королева ласково положила руки на плечи юноши.

– Что вы, друг мой, – прошептала она, – теперь мое место здесь, подле вас, а не там, где безумствует Карл. Ведь, я полагаю, вы не оставите своих попыток сделать меня вдовой?

Спустя несколько месяцев, в декабре 1392 года, королю, как и предсказывал многоопытный Эрсилли, стало гораздо лучше. Он приехал в Париж и занялся государственными делами. Изабелла, немало раздосадованная тем, что муж выздоровел, тем не менее проводила с ним долгие часы. Король истосковался по любимой. Изумляя придворных, он за обедом собственноручно кормил ее, давая самые лакомые кусочки, а потом с сияющими от восторга и желания глазами бережно прикасался губами к той вилке, с которой только что ела Изабелла. Королева же терпеть не могла эти прилюдные изъявления чувств – и не только потому, что давно уже не любила супруга, но и из-за боязни уколоться зубцами вилки. Этот предмет сервировки появился во Франции совсем недавно (несколько золотых изящных вещиц привезли в дар королю посланцы из Византии), и многие, в числе коих была и Изабелла, считали вилку вредной и праздной безделицей. Однако Карл заупрямился и, решившись пренебречь возражениями жены, приказал, чтобы блестящие трезубцы были введены при дворе в обиход и непременно клались на стол рядом с тарелками.

И вот однажды, когда ставшая уже привычной сцена повторилась, Изабелла, покорно прожевав поднесенный ей любящим супругом кусочек жареной оленины, сказала:

– Вы станете смеяться, Карл, но, по-моему, эти вилки служат напоминанием о том, как далеко ушли мы от природы. Я же истосковалась по чему-нибудь дикому, первозданному. Скоро один из ваших приближенных, шевалье Вермандуа, женится на девице из моей свиты, и празднество пройдет во дворце Сен-Поль. Пожалуйста, доставьте мне удовольствие и велите устроить костюмированный бал.

Король удивленно взглянул на жену.

– Давненько, друг мой, – сказал он, – не просили вы меня развлечь вас.

– Вам надо почаще веселиться, государь. Болезнь непременно отступит, если вы забудете о ней. – Женщина накрыла своей рукой руку мужа и продолжала ласково, но настойчиво: – Представьте только, вы нарядитесь, к примеру, дикарем, а я, глядя на вас, в который уже раз скажу себе, что вы – самый сильный и самый храбрый из всех мужчин и что нет для меня большего счастья, чем покоряться вашей воле.

– Дикарем? – задумчиво повторил король. – А кем же нарядятся остальные?

– Мне нет никакого дела до остальных, – прошептала Изабелла. – Главное для меня – это знать, под какой маской скрываетесь вы.

Тут королева томно взглянула на мужа, слегка сжала его пальцы – и с удовлетворением услышала:

– Все будет так, как вы хотите, дорогая моя! Да когда же, наконец, подадут десерт?! У меня нет больше сил дожидаться. Я хочу в нашу опочивальню!..

Королева потупилась и прошептала:

– Вы так нетерпеливы, сударь… Я рада, что вы все еще желаете меня.

Говоря эти слова, Изабелла безусловно кривила душой. И все же нельзя было назвать ее бессовестной лгуньей, ибо, после того как доктора сочли короля исцеленным, она действительно часто мечтала о близости с мужем – одновременно страшась ее. Женщина очень боялась Карла, боялась, что его припадки вернутся, что он обезумеет прямо у нее на глазах, но риск разделить ложе с сумасшедшим придавал особую остроту супружеским отношениям и заставлял красавицу всякий раз трепетать от непритворной страсти.

…А на следующий день королева успела шепнуть герцогу Орлеанскому, который присутствовал на утренней церемонии одевания Карла:

– Он согласился нарядиться дикарем…

Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы смутный пока замысел герцога окончательно созрел.

Через две недели после только что описанных событий во дворец Сен-Поль съехалась вся французская знать. Празднование свадьбы господина де Вермандуа было лишь поводом – все (или почти все) радовались тому, что король выздоровел и что смутным временам пришел конец. Надежды эти оказались напрасны – впереди Францию ожидало множество бед и испытаний, но в начале 1393 года об этом, разумеется, никто не догадывался. Парижане хотели веселиться и шумно выражали одобрение своему королю, который впервые за долгие месяцы решился посетить бал (то, что прежде он не мог себе этого позволить из-за болезни, в расчет не принималось: народ полагал, что их государь попросту «скучал», то есть маялся приступами непонятной тоски, а теперь, мол, она отступила, и король вновь будет править страной сам, без помощи своих алчных родственников).

Бал открылся кадрилью. Маски были обычные, но переполнившие залу гости ждали сюрпризов – и не ошиблись. Ровно в одиннадцать часов под крики «Расступись! Дорогу! Дорогу!» в двери вошла процессия карт, изображавшая игру в пикет. Короли шествовали друг за другом: первым шел царь Давид, за ним Александр Македонский, затем – Цезарь и наконец Карл Великий. Каждый король вел под руку даму своей масти, причем платья дам украшали длинные шлейфы, которые поддерживали рабы. Первый раб был наряжен как для игры в мяч, второй – в бильярд, третий изображал некую шахматную фигуру, а четвертый заставил всех вспомнить об игре в кости. Затем шествовали десять тузов, одетых гвардейскими капитанами, и каждый возглавлял по девять карт. Замыкали же кортеж трефовый и червовый валеты, которые затворили за собой двери, дав таким образом понять, что все уже в сборе. После этого начался общий контрданс, и карты смешались в танце с прочей публикой.

Не успело еще стихнуть веселье, вызванное этой замечательной выдумкой, как в соседнем зале раздался чей-то громкий голос: незнакомец на ломаном французском языке спрашивал, как ему пройти на праздник.

– Сюда! Вот сюда! – ответили ему, и спустя мгновение взорам восхищенных гостей предстала вереница дикарей, связанных между собой одной длинной веревкой. Тот, кто спрашивал, где вход, оказался их главарем, весьма грубо тянувшим за собой остальных четверых. Это были вне всякого сомнения мужчины, и, завидев их, многие дамы стыдливо ойкнули и даже отпрянули назад, шепча друг дружке: «Вы только поглядите, милочка, да они же совершенно голые! А волосу-то дикого сколько! Фу, стыд какой!» Многие, впрочем, с неприкрытым любопытством и удовольствием смотрели на этих бессовестных сатиров. И лишь спустя несколько минут выяснилось, что всех обманула полутьма, царившая в помещении, – факелов, конечно, было много, но они слишком чадили, так что немудрено, что наряженные в обтягивающие одеяния мужчины показались присутствующим нагими. К тому же белые костюмы были покрыты длинными нитями, которые крепились к ткани с помощью смолы и очень походили на настоящие волосы.

Все восхищались проворством и ловкостью дикарей, лихо отплясывавших посреди залы какой-то немыслимый танец, и никто не заметил замешательства, охватившего герцога Орлеанского.