Вот узор на пластине, украшающей нижний край шлема. Мы уже говорили, что он составлен из красиво переплетающихся листьев, стилизованных цветов лилии, фигур фантастических животных. Но почему и в замысле и в самой манере выполнения этого орнамента так много сходства с резьбой по белому камню, которую и сейчас еще можно увидеть на древних зданиях церквей Владимирской земли?

Наверное, мастер, украшавший шлем, был владимирцем или, во всяком случае, жил и работал где-то во Владимиро-Суздальской земле. Ведь в других русских землях эта манера почти не применялась. А княжеская династия Мономаховичей, к которой принадлежали Юрий и Ярослав Всеволодичи, внуки Юрия Долгорукого, уже с XII века владела Владимиро-Суздальской землей. Б. А. Рыбакову удалось найти и любопытные детали производства шлема. Оказалось, что мастер чеканил серебряные пластины сначала с обратной стороны и лишь потом, обрабатывая детали рельефа, поворачивал их лицевой стороной. Валентин Лаврентьевич Янин, сопоставив детали орнамента и изображения святых на шлеме с рядом иных материалов, в частности с древними печатями, пришел к выводу, что Ярослав был уже не первым владельцем шлема, что шлем сделан в середине XII века для… князя Мстислава Юрьевича, который также носил «крестное» имя Федор. Об этом говорит подбор образков на верхней части шлема. Кроме Христа, там помещены образки Федора, Георгия и Василия, в честь которых были названы Мстислав (Федор), его отец Юрий (Георгий) и дед Владимир (Василий) Мономах. Лишь потом шлем попал к Ярославу Всеволодичу, приходившемуся Мстиславу Юрьевичу родным племянником.

Итак, мы можем сказать, что судьба по-своему баловала эту замечательную вещь. Шлем был сделан искусным владимирским мастером для князя. Это была родовая драгоценность. Недаром сюда поместили образки «святых» – покровителей владельца шлема, его отца и деда. Шлем берегли, передавали по наследству. Княжеские оруженосцы заботились о нем и перед сражениями надевали на голову господина. Шлем побывал и в Киеве, и в Новгороде, и в Галиче, и в Рязани, и в Муроме, и в других городах Русской земли, а может быть, даже в далеком Царьграде, куда однажды вынужден был удалиться его первый хозяин. В дни сражений шлем красовался во главе полков под развевающимися знаменами. А в тяжелый час Липицкого поражения он избежал и жестоких ударов оружия и грубых рук победителей – новгородского «мужичья», как презрительно называли новгородцев феодалы.

Крестьянские руки все же коснулись его, но лишь через много веков, и совсем не враждебно. И до сих пор он находится в центре внимания ученых, вызывает восхищение многочисленных посетителей Кремлевского музея.

У меня зазвонил телефон.

– Это говорит Владимирская. Приезжайте к нам: есть интересная находка!

Нонна Сергеевна Владимирская тогда работала археологом в Центральных научно-реставрационных мастерских, которые, как известно, занимаются реставрацией древних зданий – памятников архитектуры. Казалось бы, что тут делать археологу? Ведь здание обычно возвышается над землей, археолог же стремится углубиться в ее недра.

Оказывается, очень даже нужен архитекторам-реставраторам археолог.

Про старый дом говорят, что он «врос в землю», как будто дом может пустить корни. Так, конечно, не бывает. На самом деле окружающая его земля по многим причинам нарастает. Порог, возвышавшийся когда-то на несколько ступенек, оказывается через много десятилетий ниже ее поверхности. Приходится делать новый порог, а зачастую и настилать новый пол над прежним. Нижний этаж старого здания постепенно становится подвалом, цоколь крепостной стены оказывается под землей, люди не видят его и могут лишь предполагать, что он есть.

А как же реставрировать здание, если неизвестно, какова его нижняя часть? Высокое, стройное когда-то, оно может показаться низким, приземистым. На гладкой как будто стене могут быть, например, резные украшения. Нет, надо снять наросшую за много веков землю!

Этой работой и руководит теперь археолог: при подобных вскрытиях бывает немало археологических находок.

Так было и на этот раз. Архитекторы реставрировали стены славного Московского Кремля. Понадобилось раскрыть цоколь и фундамент стены неподалеку от Боровицкой башни, как раз там, где был когда-то мыс при впадении речки Неглинной в Москву-реку.

Заложили несколько земляных выработок вроде колодцев – специалисты называют их шурфами.

– Вот в этом шурфе, – говорит Нонна Сергеевна, – на глубине шести метров.

И показывает мне небольшую пломбу – серый свинцовый кружочек с нашу трехкопеечную монету. Свинец тяжелый – пломбочка маленькая, но увесистая.

На мягком металле оттиснуты с обеих сторон рельефные изображения. На одной стороне – женщина в богатой одежде, руки подняты, как бы для молитвы; вокруг головы – кружочек, изображающий божественное сияние – нимб, по бокам – надпись: «MP – ФY». По-гречески сокращенно это значит «мать бога». Да, здесь изображена богоматерь, или, как еще говорили, богородица, в одной из классических поз, в каких предписывала ее изображать православная церковь, – «оранта», по-русски – «просящая» или «молящаяся» (ведь и само слово «молитва» – от слова «молить», то есть просить).

На другой стороне пломбы – фигура мужчины, тоже в богатой одежде, с нимбом вокруг головы. В правой руке он держит грозное копье, в левой – щит.

За спиной его какие-то складки образуют как бы очертания больших птичьих крыльев. Это – «святой», по имени Михаил. Его всегда изображали с оружием в руках, потому что верили, будто он «архистратиг» – главный предводитель небесного воинства.

Нимб архангела сверху несколько поврежден – через него проходит круглое отверстие от шнурка, концы которого когда-то зажимала пломба. С чем соединял ее этот шнурок?

На ладони Нонны Сергеевны лежала печать от какой-то древней грамоты.

Вы, конечно, знаете, что и теперь к важным бумагам прикладывают печати. Но они не похожи на древние: сделаны из мягкого каучука и оттискивают на ровной бумаге изображения, надписи, сделанные краской. Такая печать ничего не весит, от бумаги отпасть не может.

Но знаете ли вы, что печати появились в глубокой древности, едва ли не тогда же, когда человек научился писать?

И были они такими, как того требовал писчий материал. Например, древние ассирийцы и вавилоняне писали острой палочкой на сырой глине. И печати у них были замысловатые: нужное изображение вырезали на глиняном или каменном цилиндрике. Стоило его прокатить по сырой глиняной табличке – и на ней оттискивались рельефные фигуры крылатых чудовищ, клинописные надписи и тому подобное. Позднее, в Древнем Риме, писали на восковых табличках, и печать представляла собой чаще всего изображение, вырезанное на камне; такой камень – «гемму» – вставляли, например, в перстень и, когда нужно, прикладывали этот перстень-печать к мягкому воску, оставляя оттиск.

Для нашей «бумажной» письменности удобнее всего штемпеля с краской. А вот в средние века, когда бумаги еще не знали и писали на телячьей коже – пергамене, – печати делали из какого-нибудь мягкого металла (чаще из свинца, иногда даже из золота), а то и из особой пасты и привешивали к листу пергамена на шнурочке. Такая, как ее называют, «вислая» печать могла, в отличие от всех, о которых мы сейчас говорили, иметь изображения на обеих сторонах. Эти изображения вырезывали на двух жестких матрицах и, когда нужно было приложить (вернее, «привесить» – так и говорили в те времена) печать, концы шнура пропускали через лист пергамена и через кусок металла, а затем этот кусок сильно сжимали между матрицами, устроенными наподобие щипцов для орехов. И мягкий металл превращался в круглую лепешку, на обеих сторонах которой оттискивались изображения. Кончики шнурка обычно оставались торчать внизу. Печать была привешена.

Но что же изображали на печатях? Мог ли каждый заказать мастеру матрицу печати с любым, каким вздумается, изображением?