— Нет, — сказал он — старательно по-английски, не позволяя себе сбиться на второй родной язык; — нет, Андрей, я вам подарил это от чистого сердца, а значит, в самом деле подарил. У нас в Италии так не принято — подарки возвращать.
Он убедительно вложил пакет обратно в руки приятелю, для верности пожимая ему запястья — и почувствовал огромное облегчение от собственной щедрости, давно не приходившее осознание себя хорошим парнем, когда Андрюха в порыве радости ответил ему воистину пальцедробительным пожатием.
— Что, правда? С ума сойти… Слушай, спасибо тебе какое! Грацие! Вот такенное грацие! Правду говорят — сольди щедрые, последнее отдадут, это вам не инглиши — не переводи, Том! Просто скажи ему — во-от такенное спасибище от всего нашего курса. От всего четвертого курса Тимирязевки и еще от кучи народа!
Впервые за их с Гильермо российскую неделю Марко было спокойно. Нет, прекрасные и просто хорошие минуты случались и до того — например, в первый же день в ГУМе, выбирая подарки, он попросту забыл о своем несчастье, с головой окунувшись в разноцветный мир этого странного кораллового рифа… если бы не пришлось потом выныривать. И в спорткомплексе было здорово — вскакивать в горячке состязания, крича от восторга или от ужаса при каждом уколе… и в баре в потерянный день рожденья… и болтаться по узеньким улицам центра… Было бы еще здоровее, если бы не Гильермо рядом, не человек, чье присутствие — даже молчаливое — все время ощущалось как легкое жжение, внутренняя боль. Даже не разберешься, притяжение это или отторжение, но невозможность отделаться — это точно. Главная проблема Марко, таким образом, заключалась в том, что он всю дорогу чувствовал себя несвободным. Но этот калейдоскопический четверг был настолько полон другими людьми, что Гильермо действительно терялся среди них, отходя на задний план. Марко мог быть с кем-то. Он в самом деле был с этими ребятами, озирался в ярком мире, подобно Алисе в стране чудес — совершенно свободному ребенку, принимающему все вокруг с чистым и открытым любопытством.
Ребята недолго поспорили, куда им повести гостей; наконец остановились на каком-то ВДНХ, Марко не понял, что это такое, пока не попал туда — это оказался целый торговый городок, полувыставка, полуярмарка, так сказать, fiera dell'est, здесь и мышонка наверняка можно было купить, если задаться такой целью; но их цель была просто гулять, глазеть, рассматривать, поедая мороженое в смешных вафельных стаканчиках, не похожих на рожки; поедая сахарную вату — совсем такую же, как во Флоренции, ярко-розовую и липкую; глотая квас из огромных кружек, холодную воду с сиропом из серых автоматов, прозрачный березовый сок — «экзотика! Это не фруктовый, Марко, не овощной — это сок дерева березы!» — который продавец в магазинчике нацеживал из смешных стеклянных колпаков вроде самовара наоборот. «Да здравствует мороженое, в стаканчики положенное», — учила Тома стишкам, и Марко повторял, стараясь делать это как можно менее уверенно и не забывать про акцент. «На палочках обычное, со сливками клубничное, кофейно-шоколадное и самое нарядное по имени Пломбир!» По имени… как, Тамара? Пламбер? Как водопроводчик?
— Вау! Это ракета! Это ракета? Она настоящая? — Марко больше не стеснялся, он размахивал руками как хотел, указывая на здоровенный космический шлюп, вознесенный над площадью. Павильонный городок сверкал и кружился со всех сторон; здешняя архитектура поражала Марко, так что он потратил половину пленки на эти дикие здания — полукруглые, и в виде арок, и с помпезной советской лепниной на фасадах — знамена, звезды, колосья, то ли барокко, то ли черт знает что. Рома у фонтана — жуткие золотые фигуры в национальных костюмах; вся компания между двумя фонтанами, каждый размером с небольшую площадь. Гильермо, желтый от разлития желчи, стойко страдал и даже улыбался.
— Тебе что, не нравится?
— Это не может нравиться, — сквозь зубы отвечал он по-итальянски, тихо и быстро, чтобы ребята не услышали — они как раз отошли к продавщице кваса и звенели мелочью, набирая на пару кружек. — Это… какой-то фестиваль дурного вкуса.
— Да ладно тебе. Ты просто не любишь большие города!
— Ну что, comrades, пойдемте к ракете? Хотите поближе рассмотреть? — и Марко радостно согласился, — в кои веки не демонстративно, а искренне не дожидаясь ответа спутника. Может, все дело в том, что они все это время были практически заперты вместе, прикованы друг к другу без возможности оторваться, как два зверя, посаженные в одну клетку? А теперь — теперь в их замкнутом мире появились другие люди. Словно на свете и правда был кто-то кроме них с Гильермо. Вернее, одного Гильермо — Марко отлично помнил, что сам он в этом узком мире есть далеко не всегда.
После всесоюзной ярмарки их ждала смотровая площадка неподалеку от государственного университета, где учился Роман; там была умопомрачительно красивая Москва с высоты, синяя, белая и золотая в плотной дымке света, с куполами, ажурной вышкой телебашни, громадами советских замков — «У нас тоже есть место, откуда можно весь город увидеть, — быстро рассказывал Марко, — приедете к нам — я вас свожу… На Пьяццале Микеланджело, обязательно надо будет сходить!» — и сам почти верил, что однажды поведет своих русских друзей мимо любимого храма Сан-Миниато на волшебный верх, смотреть на сверкающую реку под мостами, мостами, мостами, указывать на храмы, на купола, на страшную башню Синьории, рассказывая по-русски о Савонароле, ужасаясь и смеясь… Там же были сразу три молодые пары в окружении гостей, хохотавших и щелкавших фотоаппаратами; и Марко, подскочив к самой красивой невесте в облаке розовых кружев, бурно поздравил ее по-итальянски и поцеловал ей ручку — «На удачу, дорогая синьора!» — под дружное одобрение развеселой компании и жениха, не понявшего ни слова, но угадавшего интенцию, и собственных приятелей, аплодировавших, будто Марко сделал стойку на голове.
Потом были длинные, переходившие один в другой бульвары со сладким запахом тополей, в промежутке Гильермо улучил четверть часа и забежал на почту, где написал короткую телеграмму мадам Камиль Пальме, Вивьер, Франция. «Милая мама, — писал он с расстановкой, думая над каждым словом и макая в чернильницу — эдакий анахронизм — то и дело высыхающее перо. — У меня все прекрасно. Москва нравится. Русская еда не так дурна. Француз, мсье Жолио, взял серебро в фехтовании, рапира! Да здравствует Франция! Целуй от меня всех. До встречи, твой Гийом». Именно на бульваре, когда Марко, плюхнувшись на теплую скамейку, вытрясал из кроссовка случайный камешек, компания осознала, что сахарная вата и мороженое — недостаточное топливо для такого расхода энергии. Особенно если учесть, что уже пятый час, а кроме сладостей и кваса ни у кого в желудках сегодня еще ничего не было.
— Нет, в «Украину» давайте не пойдем, — сказала Тома, со значением глядя на спутников. — Никто из нас не миллионер, верно же, ребята?
— Вообще-то мы могли бы еще… ну… скажем, в кафе или в бар, — неубедительно сказал брат-синдик, польщенный тем, что удостоился слова garcon от такой молодой девушки.
— В пирожковую? — вслух размышлял Андрюха. — Или еще тут на Горького есть пиццерия. Я никогда не был, все собирался…
— Итальянцев в пиццерию вести — это хуже, чем в Тулу с самоваром, — воспротивился Рома. Хотите, маэстро, чтобы над нами до самой Флоренции смеялись?
— А куда еще?… В столовую номер тридцать, где пока жуешь, сбоку подбирается тетя Валя с тряпкой, и — «Подними ноги»?
— Ну что, пехота, мы вообще будем сегодня лопать или тары-бары разводить?…
— Нам, в общем-то, все равно куда, лишь бы перекусить, — робко вмешался Марко, забыв притворяться, что совсем не понимает по-русски.
— А, придумал! — радостно вскочил Андрей, в последний момент все-таки не наступив Марко на кроссовок. — На что нам сдался общепит, народ? Тут в двух остановках Зинуля живет. Ее старики наверняка на даче. Купим выпить, закусить — и вперед, к домашней кухне! У кого-нить найдется двушка позвонить?
