Он посмотрел в ее пьяно-сумасшедшие, какие-то почужевшие глаза, прилег рядом, но молчал и морщился – досадливо и опустошенно-тяжело.

– Ты теперь только мой, да?

– Да, – отозвался он, но не сразу.

Однако от нее он пошел не домой, а к Галине.

Илья обнимал Галину, целовал, но она, загадочно улыбаясь, деликатно уклонялась и ласково просила:

– Погоди, мой мальчик, погоди, мой юный, юный Илюша…

Однако Илья, в предвкушении, не хотел слушать и слушаться ее, а настойчиво целовал и обнимал. Щеки Галины розово и свежо налились, черные глаза блестели, – она и вправду была хороша и приманчива.

– Галя, ты сегодня какая-то необычная. Что с тобой? – спросил разгоревшийся Илья, отступив от нее, неуклонно отвергавшей ласки.

– Скажи, миленький, только не ври: я тебе хотя бы крошечка нравлюсь?

Он сидел на диване, а она склонилась перед ним на корточки, прислонила щеку к его колену, как преданная собака, снизу смотрела в его глаза и ждала ответа.

– Ты же знаешь… – встал и отошел от нее Илья. – Ты такая странная сегодня.

Она уткнула голову в одеяло. С минуту посидела без слов, затаенная и одинокая. Потом улыбчиво пропела:

– Я жду ребенка.

Илье показалось, что Галина светится.

– Ребенка? – надтреснувшим голосом переспросил он и – его парализовал ужас: от кого ребенок? от него?!

Он боязливо-искоса взглянул на Галину, и, кто знает, если посмотрел бы прямо, глаза в глаза, то открыл бы что-то более для себя жуткое и разящее.

– Милочек, ты никак испужался? – неестественно засмеялась Галина. – Дурачок!

"Все, все кончено! – Илья опустился на диван и сонно оплыл на нем. – Ребенок… ребенок… как все глупо… Чужая женщина… я ведь ее совсем не знаю… и какой-то ребенок… Боже!.. Я хочу писать картины и рисовать… За что?.."

Он не совладал с собой и заплакал, как маленький.

– Какие же мы ревы, – плакала вместе с ним Галина и, как мать, гладила его по голове и целовала в горячий лоб.

– Ребенок не от меня! – вскрикнул Илья и схватил женщину за руку. – Ну, скажи, что не от меня!

– От тебя, от тебя, Илюша, – строго сказала женщина, вытирая платком глаза – и свои, и его. – Только ты был со мной. Я, как только увидела тебя, так и сказала себе: вот ты и дождалась, голубка, своего часа, за твои муки вознаградит тебя он, этот чистый мальчик. Я хотела забеременеть только от тебя – и вот, миленький мой Илья, все прекрасно. Я счастлива, спасибо тебе. И прости меня, подлую, коварную бабу. Я тоже имею право на счастье.

– Ты – хитрая, эгоистичная женщина, – беспомощно-обозленно всхлипывал Илья.

Она крепко обняла его:

– Прости, прости! Но я так хочу счастья, простого человеческого счастья! Думала, пропаду. А глянула первый раз на тебя и поняла – еще не все для меня потеряно, еще теплится в сердце какой-то крохотный росточек. Знал бы ты, как я хочу счастья! – Она отошла от него и сжала пальцы в замке. – Ты думаешь, Илья, я буду тебя тревожить этим ребенком? Нет, родной, нет! Успокойся. Если не хочешь сожительствовать – иди на все четыре стороны. Я заживу вольготно одна, с ребенком. Знал бы ты, Илюша, как долго я тебя ждала.

– Меня?

– Тебя – такого.

– Да что же, наконец-то, ты нашла во мне?! – Он резко-порывисто встал, нечаянно наскочил на Галину и уже вполне осознанно пододвинул ее, будто ему нужен был проход. Стал ходить по комнате. Она присела на диван. – Что, что, черт возьми, ты вбила в свою голову? Какой я идеал, я – мерзавец! – Он угрюмо помолчал, прикусив губу. Склонился над Галиной: – Ты покалечишь мне жизнь, если родишь, понимаешь?! По-ка-ле-чишь! – отчаянно-безумно крикнул он. – Я люблю девушку, понимаешь, люб-лю? Ты мне не нужна. Не нуж-на! Видишь, какой я негодяй, и ты от меня, такого ничтожества, решила родить? Кого? Ничтожество?

– Молчи! Молчи! Не убивай во мне веру хотя бы в тебя. – Она упала лицом на подушку и тяжело, как-то по-звериному хрипло зарыдала и заохала. Илье показалось, что она рычала.

Илья замедленно, будто его прижимали сверху, а он не хотел, присел рядом с ней и уронил голову на свои колени. И билось в его воспаленной голове: "Я нравственный урод. Не художник, не школьник, не парень, не сын своих родителей, а просто урод. Урод перед этой несчастной женщиной, не знающей, за что ухватиться в жизни, в тысячу раз урод перед своей прекрасной Аллой, перед матерью и отцом, перед всем светом. Хочу, как скот, наслаждаться и ничем за это не заплатить…"

– Прости, Галя, – твердо посмотрел он в ее глубокие черные глаза. – Я к тебе больше никогда не приду. Прости… я, конечно, низкий человек… если вообще человек…

– Илья! – Она схватила его руки и склонилась, чтобы их поцеловать. Но Илья дернулся всем корпусом, отошел. – Ты правильно поступаешь, что бросаешь меня, такого непутевого, злосчастного человека. Но, родненький, я об одном хочу тебя попросить, мне больше, Илья, ничего от тебя не надо: забегай хотя бы раз в год ко мне, а? Нет, к нам.

Она ладонями Ильи охватила свое лицо. Он притянул ее к себе:

– Мне всегда, Галя, казалось, что я человек, что благородный, добрый, а смотри-ка, что вышло – всем принес столько горя и, как страус, хочу запихать голову в песок. Прости. Я ухожу.

Галина молча проводила Илью до двери; он быстро побежал по лестнице вниз, и она лишь несколько секунд послушала гулкое, железобетонное эхо его шагов.

Когда Илья пошел к Галине, Алла, раздавленная, с сумасшедшинкой в глазах, кое-как оделась и – побежала, побежала, как собачка, за ним, неспособная сопротивляться стихии чувств. Она не взглянула, по обыкновению, в зеркало, не причесалась и не поняла, что не в платье, а в домашнем коротком халате и в тапочках. Встречные сторонились ее, косо смотрели вслед – она, несомненно, походила на безумную. Алла тоже не одобрила бы, если увидела бы такую странную девушку на улице, но сейчас она, похоже, уже не могла здраво думать. Одна мысль, как высокое ограждение, заслоняла собой все: "Он пошел не к ней, не к ней!.."

Илья заскочил в автобус, в заднюю дверь. Алла же юркнула в переднюю и сжалась за спинами пассажиров. Илья выскочил из притормозившего на пустой остановке автобуса. Алла замешкалась и не успела.

– Ой-ой-ой! – отчаянно вскрикнула она и кинулась к звонко, со скрежетом захлопнувшейся двери.

Все испугались крика девушки, шофер резко нажал на тормоза, и пассажиры сместились друг на друга. Створки распахнулись – Алла выпорхнула и побежала за Ильей. "К ней идет!" – отчаянно и в то же время радостно-обозленно подумала она, когда Илья нетерпеливыми, широкими прыжками забежал в подъезд дома.

Алла вскрикнула и, обмерев, упала в яму с мутной водой. Рванулась, потеряла тапочки, забежала в подъезд, услышала докатившееся сверху: "Привет, Галя!", безутешно и гневно заплакала. Это не были слезы девочки, неожиданно упавшей и больно ударившейся; это были горькие, скорбные слезы женщины, которую жестоко обманули, отвергли и унизили. За что? Как могли с ней столь гадко обойтись? Грязная, мокрая, растрепанная, захлебывалась она слезами и задыхалась обыкновенным воздухом.

– Я умру, – шепнула она и присела на корточках в угол под лестницей. – Я не могу жить.

Почувствовала, будто в этом темном углу посветлело. Луч солнца просочился в какую-то щелку? Осмотрелась, но не обнаружила ни одного источника света. И поняла, что разъяснило и просветлело в ее душе. Но почему? Неужели потому, что подумала о смерти? А почему бы и нет! Смерть – не только смерть, но и радость, она одним росчерком решает все – уничтожает страдания, наказывает обидчика и, быть может, призывно распахивает двери в новую жизнь – счастливую и вечную. Алла склонила голову к коленям и вскоре забылась; ей чудилась торжественная, с полнозвучными литаврами и хором музыка.

Когда очнулась, в душе было пусто, легко и как-то прозрачно, будто уже не жила.