В следующий раз я ждала Володину машину на развилке. Каково же было мое удивление, когда его машина повернула в сторону лечебницы. Неужели он болен? — мелькнуло в голове. Я испугалась. Но, заглянув в наше с Володей прошлое, тут же успокоилась: нет, Володя был нормальный. Может, это Миша болен? Это было вероятнее, но тоже не имело достаточно оснований. Мы ведь жили вместе и что-нибудь странное в нем я обязательно бы заметила. Все это натолкнуло меня на мысль, что у Володи есть тайна, которую никто не должен знать, но мне же было любопытно, захотелось узнать все до конца.

И в следующий раз, когда Володя уехал домой, я подъехала к воротам лечебницы и попыталась проехать внутрь. Меня остановил охранник, который потребовал пропуск. Я сказала, что здесь находится мой родственник и что мой муж должен был приехать навестить его и я надеюсь застать его здесь. Говорила я убедительно, а у ворот стояли другие машины, так что, в конце концов, меня пропустили. Я шла пешком по сосновому лесу, и мне становилось не по себе от того, что лезу-то я не в свое дело. Вдруг тайна заключена совсем не здесь, и что, если меня поймают? Но другого пути не было. Если кто-то или что-то находящееся в этом месте, препятствует нашему сближению с Володей, я должна знать об этом. Честно говоря, у меня была идея подойти к главврачу и потребовать историю болезни моего мужа (если он лечится здесь), но, постучав в кабинет главврача, я испугалась снова: а если здесь лечится друг Володи? Родственники его ведь умерли, сам он воевал в Чечне. Может кто-то, кого он хорошо знает, находится здесь? А я со своими вопросами… Пока я так размышляла, держась за ручку двери, меня окликнули сзади: «Ну, смелее, заходите». Я обернулась. Там стоял еще нестарый доктор в белом накрахмаленном халате и пытливыми глазами смотрел на меня. Затем отрыл дверь и, слегка подтолкнув меня внутрь, зашел сам. Пока я приводила мысли в порядок, главврач (а это был он) налил себе и мне чаю, достал конфеты и сел рядом.

— Выпейте чаю. Настоян на травах. Хорошо успокаивает нервную систему.

— Думаете, мне это надо?

— Это надо всем. Внешний мир очень суетен. Это здесь тихо и спокойно, хотя и нам необходимо разряжаться.

Мы медленно пили чай и разглядывали друг друга. Молчание затянулось. Доктор первым нарушил его.

— Вы пришли поговорить о своей проблеме?

— Да, наверное… — я не знала, как все объяснить; что можно рассказать, а что нет. Но, чай, действительно успокаивал, расслаблял, волнение уходило. Я решила рассказать всю правду. Пусть затем решает, что мне ответить. Сказав, кто я, попросила его помочь мне, объяснив, что с мужем у меня много проблем из-за его тайны (пыталась надавить на жалость). Он внимательно меня выслушал.

— Я понял, о ком Вы говорите. — Сказал он очень медленно. — Могу Вас успокоить. Ваш супруг здоров, и он знает об этом. Сюда же он приезжает скорее по долгу чести и совести…

— Доктор, кто здесь находится, что это является тайной для всех?

— Не знаю, почему он не рассказал Вам. Но думаю, что и я не вправе раскрывать этот секрет без его ведома.

— Но поймите, если это будет и дальше длиться, я не вынесу молчания. Я чувствую себя виноватой в том, что не могу заставить его любить себя. Он тоже страдает, я же вижу. Ну, скажите, что его так тяготит? — Я молили его глазами.

— Здесь находится его родственник.

— Не может быть. Володя рассказывал, что все его родные скончались, и он одинок.

— Ну, не знаю, что он говорит, только один родственник пока еще жив.

— Кто? Его мать?

— Нет, брат. — Я была так удивлена, что потеряла дар речи на несколько минут. Володя говорил, что его младший брат серьезно заболел и умер в 16 лет. А теперь он живой и находится в психиатрической лечебнице.

— Что с ним, доктор?

— Ну, у него целый комплекс болезней: обширная шизоидная неврастения, паралич нижних конечностей, частичный паралич лицевых мышц.

— А как долго он находится здесь?

— Несколько лет. Ему сейчас около 24 лет.

— И долго он еще сможет… — я запнулась.

— Прожить? Думаю, что при его нынешнем состоянии, осталось уже недолго. Болезнь развивается, начался отек мозга. Возможно, ему отпущено месяц, три, может и полгода. Здесь больница. А таким больным как брат Вашего мужа требуется уже даже не лечение, а домашний уют, забота близких. Ваш муж сказал, что пока не может забрать брата. Я понимаю, почему. При должности Владимира Борисовича будет лучше, чтобы никто не знал о существовании такого родственника. Мало сказать, что я была шокирована этими новостями, я была просто потрясена. Все услышанное не укладывалось в голове. У Володи — сумасшедший брат.

— Доктор, а… Володя… он не может быть… также болен…?

— Понимаю Ваше опасение. По этой причине он не хотел ничего говорить. Знаете, 100 % дать никто не может. Болезнь такого вида проявляется внезапно, хотя шизофрения и является причиной родовой травмы. Я проводил обследование Владимира Борисовича. Он в порядке.

— Вы считаете, что ему можно не опасаться проявления подобного заболевания.

— Думаю, нет — Врач пристально посмотрел мне в глаза. — Я изучал карту здоровья его семьи. Данный случай — редкое проявление случайных факторов. На Вашем муже они никак не отразятся.

— А на наших детях?

— Я же говорю, что гарантию не может дать никто. Но у двух здоровых людей, если и Вы таковой являетесь, нет причин бояться заводить детей.

Мы еще немного поговорили. И когда я уже совсем успокоилась, то попросила Геннадия Васильевича (так его звали) познакомить меня с его пациентом.

Вернувшись домой, я столкнулась в дверях с Володей. Было уже поздно. А он ждал меня лично у входа, и лицо его не предвещало ничего хорошего. Оно было озабочено и раздражено.

— Где ты была? Я ищу тебя…ты нужна мне… я волнуюсь… — фразы слетали с его губ и как-то быстро затихали, словно ему неудобно было признаваться в своем беспокойстве.

— Прости, мне нужно было побыть одной, развеяться. — Мне хотелось поскорее подняться к себе, обдумать произошедшее. Но у Володи, похоже, были другие планы.

— Сегодня, в доме художника брифинг. Нам нужно быть там уже через 15 минут.

— Нельзя ли как-нибудь обойтись сегодня без меня?

Казалось, он удивлен моим ответом, поскольку прежде я никогда не отказывалась его сопровождать. Но, если, Володе чего-то хотелось, сопротивляться было бесполезно. Я плохо помню, куда мы ездили и что делали, с кем встречались. Я была как в тумане, и туман не собирался исчезать. Пристальным взглядом наблюдала я за мужем, ища ответы на свои вопросы. Но он тоже был где-то далеко, обсуждая что-то в компании таких же презентабельных мужчин, как и он.

Поздно вечером я все же оказалась одна. Володя заметил мое напряженное состояние, и мне с трудом удалось уговорить его не доставать меня этим вечером.

Я села в кресло у камина и еще раз прокрутила мысленно сегодняшний день. Не знаю, почему Геннадий Васильевич все же решил проводить меня к пациенту клиники, хотя это и не полагалось уставом. Возможно, он сжалился надо мной и моими страхами, а может, были и другие причины. Единственное, что было запрещено делать — разговаривать с больным и пробыть с ним лишь несколько минут.

Мы вошли в просторную комнату., совершенно не похожую на палату в больнице. Она была выкрашена в спокойных голубых тонах, палас на полу, широкая кровать, удобный стул, занавески на окнах, на стенах рисунки, выполненные, скорее всего самим пациентом. На столе я увидела фотографию Володи (чтобы пациент мог в любое время вспомнить своего брата и не чувствовал себя одиноким). В инвалидном кресле около окна сидел человек, еще не старый, но уже с морщинистым лицом; длинные волосы были раскиданы по плечам; голова… голова держалась прямо, словно сопротивляясь гнетущей тяжести болезни. Этот вид усугубляла тонкая шея, и голова, как-то неестественно покачивалась на ней, так и намереваясь упасть набок. Лицо было повернуто к окну, за которым открывался вид на лес. Я никогда бы нее дала ему 26 лет. Когда человек повернулся в кресле на оклик доктора, я вздрогнула. Это было мертвое лицо, и живыми были лишь глаза. Все кроме них казалось, слеплено из воска, настолько лицо было недвижимым, искусственным, желтым по цвету. А вот глаза… такие же проницательные серые с прямым взглядом как у Володи, они-то и говорили, что это существо живет. Этот человек заставил меня дрожать не от жалости, а, наоборот, от той силы духа, решительности, что исходила от этого больного тела. Своими внутренними флюидами, он снабжал окружающих людей желанием действовать. А еще я ощутила страх как рядом с сильным мужчиной, самцом, способным решить за тебя исход твоей жизни в любой момент. Я снова вздрогнула, когда доктор сказал: