— Но какой же это город?

— А уж это чорт его знает.

— Не только чорт его знает, — смеясь, сказал, Дюру. — Знает еще тот, кто снимал эту фильму.

— Да, а Москва, к сожалению, не на кончике вашего носа.

— Ерунда, — вскричал художник, — всюду можно пробраться. Ну, спасибо, гражданин... Да, еще вопрос, какая фабрика снимала эту фильму?

— «Красное Знамя».

— Там должны знать?

— Разумеется.

— Адрес фабрики у вас известен?

— Мы сносились через русское представительство.

— Хорошо. Я пойду в представительство.

— Жамэ, можете гасить аппарат!

В руках Дюру снова вспыхнул электрический фонарик.

Жюль Фар спустился в кабинет.

«Чудная история, — подумал он, — впрочем, все это в конце концов нас не касается. Не понимаю, для чего Дюру с ними возится».

Через полчаса администратор появился в кабинете. Вид он имел довольный и веселый.

— Едва уговорил их сняться, — сказал он, — наврал, что у нас принято снимать всех, кто посещает кино в неположенное время. Распространился, кроме того, насчет выразительности лица художника. Ну, и согласились.

— А для чего вам это было нужно? — спросил директор.

Дюру удивленно уставился на него.

— Как для чего? — воскликнул он и расхохотался. — Пишите еще чек на пять тысяч, — сказал он, — и это даром, уверяю вас. Моя идея стоит раз в десять больше.

На следующее утро Арман и Митя отправились в русское полпредство.

Они оба не спали всю ночь. Митя рассказывал про свою сестру и про Москву, а художник Арман произносил яростные речи против буржуазного строя. Им раз десять стучали в стену и грозили выселением.

Улицы были запружены народом, как всегда в эти утренние часы. Все торопились на службу, автобусы ползли набитые битком, даже на метро (подземная железная дорога) трудно было найти место.

Красный флаг на здании полпредства привел в восторг Армана.

— Вот настоящий флаг, — кричал он, — не то что эти пестрые тряпки... это огонь... это заря новой жизни... Я знаю, какую картину я напишу. Красный флаг на фоне голубого неба — и больше ничего. Я представлю эту картину на академическую выставку специально для того, чтобы извести профессоров. Я не получу ни одного голоса, но я испорчу им аппетит. А это тоже чего-нибудь да стоит.

Если бы Арман и Митя были менее увлечены своими мыслями, они заметили бы одно странное явление.

Почти все прохожие оглядывались на них и говорили при этом что-то друг другу. Некоторые даже останавливались, чтобы получше разглядеть их. А между тем в их наружности не было ничего особенно замечательного. Разве что худоба Армана, но в конце концов мало ли в Париже худых людей.

Они вошли в здание полпредства.

Арман остановился посреди первого зала, в который они вошли, и восхищенно оглядел всех секретарей и машинисток.

— Граждане единственной трудовой республики, — пробормотал он. — Мне нужно видеть секретаря полпредства, — прибавил он, обращаясь к какому- то молодому человеку.

— Я сейчас ему скажу.

Молодой человек пошел куда-то.

И здесь, как и на улицах, все перешептывались, глядя на Армана и Митю.

Молодой человек возвратился.

— Господин Арман, пожалуйте.

Художник выпучил на него глаза, но тут же произнес тихо, обращаясь к Мите:

— Оказывается, я так известен в Париже... Я даже не называл ему моей фамилии, а он между тем ее знает.

Секретарь сидел в кабинете с опущенными шторами. В эту пору солнце начинало сильно припекать в Париже, и в комнатах становилось невыносимо жарко.

Секретарь ответил поклоном на поклон и жестом предложил сесть. Он с любопытством поглядывал в особенности на Митю, который смущенно озирался по сторонам.

— Мы пришли к вам по очень удивительному делу, товарищ, — сказал Арман, со смаком выговаривая слово «товарищ», — вы, вероятно, и не представляете, о чем мы будем беседовать с вами.

— To-есть вы, вероятно, пришли по поводу этой Маруси? — сказал секретарь.

— Какой Маруси?

На этот раз художник так выпучил глаза, что казалось, они сейчас выскочат.

— Как какой Маруси... сестры этого малого. Скажите-ка откровенно, сколько заплатил вам «Геракл» за всю эту комбинацию?

— Заплатил?.. Кто заплатил? За какую комбинацию?

— Ну, вот за эту штуку?

Секретарь презрительно кивнул на газету.

И тут Арман с ужасом увидал свое изображение на первой странице самой ходкой парижской газеты — «Парижское эхо».

Он дрожащими руками взял газету. Кроме него, красовалось еще изображение Мити и кусок фильмы, изображавшей Марусю.

На двух столбцах была подробно рассказана вся история. Были сочинены какие-то подробности о мальчике, рыдавшем перед директором, о том, как директор был потрясен до глубины души. Арман был всюду назван «забавным чудаком» или «трогательным простаком». В статье упоминались какие-то его картины, выставленные на последней выставке «отвергнутых». Было написано, что Митя предполагает выехать в Россию на поиски сестры.

— Недурная реклама, — заметил секретарь. — И вы, повидимому, хотите развивать это дело?

Арман вскочил с места.

— Я сейчас пойду и убью его! — воскликнул он. — Убью той самой пепельницей. Ах, почему я не сделал этого вчера!

И он кинулся бежать.

Митя устремился за ним.

— Господин Арман! — кричал он.

Все делопроизводители и машинистки со смехом глядели на них.

— Считали нас за дураков, — заметил секретарь своему помощнику. — Увидали, что их дело не выгорело и удрали. Ловкачи.

А художник мчался по улицам, налетая на ругавшихся при этом прохожих.

— Осторожнее, «забавный чудак»! — крикнул какой-то веселый человек, читавший на-ходу газету.

— Я хочу видеть директора, — гаркнул Арман, влетая в подъезд «Геракла».

— Господин директор уехал на море, — отвечал швейцар.

— А этот... администратор?

— А он тоже уехал. Дела временно ведет помощник.

Арман сжал кулаки и крикнул швейцару:

— С каким бы наслаждением я взорвал на воздух этот ваш притон... или нет... подарил бы его трудящимся.

— А покуда убирайтесь, — мне с вами языком чесать некогда.

А возле кинематографа уже собралась толпа зевак.

— Вон, Арман, — кричали они, — «забавный чудак».

— А это — брат Маруси.

Арман побежал в парикмахерскую и велел себя остричь наголо. Он сбрил усы и бороду. Но на следующий день в газете появилась фотография, изображающая его выходящим из парикмахерской.

В доме ему и Мите теперь не давали прохода.

Старик Колобов по совету жильцов подал на Митю в суд, требуя, чтобы тот отдал ему деньги, полученные за рекламу от «Геракла». Недаром же он его кормил все эти годы.

Митя чуть не плакал от обиды и злости. Арман громил буржуазию и потрясал кулаками.

Конечно, суд Колобову в иске отказал, и Колобов теперь, встречая Митю на лестнице, кричал ему: «Вор, вор, держите большевика!». И все вторили: «Вор, вор».

Арман не выдержал и переехал на противоположный конец города. С ним переехал и Митя.

Хозяин дома, куда они переехали, к счастью, не читал «Парижское эхо».

Митя немного отдохнул от всеобщего внимания, но положение его было не из завидных: во-первых, ни у него, ни у Армана не было денег, а во-вторых, мысль о Марусе не давала ему покоя.

Алексеевский базар по утрам представлял из себя очень живописное зрелище. В особенности красивы были светло-желтые горшки, сверкавшие на жарком украинском солнце.

— Ось леденцы, кому леденцы?

— Ось бублики!

— Тiкай, тiкай, хлопче! Хiбa можно лапой в товар тыкать?

Сивые волы лениво пережевывали жвачку. Пахло сеном, навозом, зелеными садами, которые окружали базарную площадь.

Старик нищий-слепой играл на бандуре и пел старинные песенки-«думы».

— Здравствуйте, Марья Петровна, ну, как дочка ваша?