Эта власть все время царила внутри малого народа обществ. Ни ложа, ни клуб, ни народное общество не управляются как-либо иначе. Но этот самый мир не имеет связи ни с народными массами, ни с действительностью. На страну в целом, на реальную жизнь и дела демократия действовала пока только опосредованно — через своих ставленников — должностных лиц — и через правительство — свой инструмент. Появление нелепых законов и их последствия — голод и анархический кризис 1793 г. — разочаровали первых и сокрушило второе. Было ясно, что уже сам каркас прежнего правительства становился препятствием для нового, пусть даже оно находилось в руках таких смирных лакеев, как какие-нибудь Бушот, Гойе, Парэ. Сами учреждения, за неимением людей, тормозили дело обобществления. Нужно приспособить методы к доктринам, привнести революционный импульс в само правительство — отчаянное решение, новая революция, столь же значительная, как и революция 1789 г., но на этот раз навязанная законом

253

демократии самим якобинцам, которые следуют за ним слепо, против своей воли.

В этом отношении нет ничего интереснее усилий Конвента определить роль Комитета общественного спасения, а именно на заседании 1 августа 1793 г. На первый взгляд Дантон кажется поборником этой реформы. Он щедро расточает Комитету миллионы и полномочия — но только не вступает туда. «Я сохраню, — говорит он, — мою мысль в целости, а также возможность беспрерывно стимулировать тех, кто правит». Это потому, что он остановился на старой политике 1792 г., при старом министерском манекене, который он, правда, переодевает, защищает броней от страны, которому придает гибкость для удобства демократов, — но в итоге сохраняет, почти буквально.

Робеспьер занимает противоположную позицию: он вступает в Комитет — он, который не захотел быть министром, — но отвергает щедроты Дантона. Никаких миллионов — пусть министры оставят их себе — на взгляд Комитета, это верно. Никаких полномочий — по крайней мере, в реальном, действительном смысле слова: ничего, кроме права контроля. Комитет не управляет — вот принцип новой власти, бесконечно нарушаемый, но и постоянно возобновляемый до самого Термидора; и, пока господствовал дух Революции, это был, конечно, законный принцип: господа Малого Народа не более, чем его законы, созданы для управления большим народом. Если они господствуют в мире кружковой общественности, то это благодаря талантам и средствам, которые в реальном мире не имеют никакой цены и являют лишь одни недостатки. Поэтому стараются избавить этот фантом, который будет править, от всяких должностей и ответственности, даже

254

от всяких контактов с делами. Министрам — деньги, чиновники и солдаты, работа, расчеты и ответственность; Комитету — надзор. Но что это значит? Можно ли надзирать, не понимая? Командовать, не зная? Дантон молчит, Конвент ничего не понимает, а Робеспьер требует, не давая никаких объяснений. Однако он был прав, как стало ясно в дальнейшем, — и как показало изучение центрального и характерного органа нового режима, который в этот самый момент учреждался внутри Комитета общественного спасения. Мы хотим поговорить о бюро надзора за исполнением законов, созданном в июле 1793 г., — всемогущем в феврале 1794 г., во время апогея революционного правительства, парализованного государственным переворотом 9 термидора, — его переписка кончается 11-го — и наконец распавшемся, то есть разрушенном декретом от 17 фруктидора.

Его происхождение просто. У секретариата Комитета — как и у секретариатов всех исполнительных органов — было три основных функции: регистрировать поступающие карточки, распределять по компетентным службам, отмечать исходящие ответы и дальнейшее их движение. Взятая сама по себе при нормальном режиме, эта последняя функция контроля — наименьшая из трех, простая формальность, во избежание повторов и дублирования. Но при царствовании нелепых законов, в разгар столкновения между демократией и народом, между обществом мысли и реальным обществом, уже ничто не делается иначе как путем террора: естественная лень бюро превратилась бы в застой, если бы там придерживались обычных средств управления; исполнение законов становится главной заботой власти, а «надзор за исполнением» — самой тяжелой ее задачей.

255

Эта новая функция порождает любопытный орган — Исполнительное бюро, самый важный образчик которого находится, само собой, в Комитете общественного спасения, но чьими интересными вариантами являются: с декабря 1793 г. Продовольственная комиссия, в мае 1794 г. Сельскохозяйственная комиссия и вообще самые социализированные учреждения. Это в некотором роде двойник рассматриваемой службы, который воспроизводит ее подразделения, но копирует свою модель как макет: для созерцания, но не для использования. Ни осуществление, ни изучение, ни даже распределение дел не входит в его роль. У него нет ни авторитета, ни компетенции — оно здесь для того, чтобы изо дня в день констатировать достигнутые результаты и также бесконечные восстания людей против противоестественного обобществления. Его работа, как говорится в одной ноте, исходящей от него самого[163], «состоит в том, чтобы постоянно следить за исполнением, не для того, чтобы знать, как исполняются законы, но чтобы только знать, исполняются ли». «Это бюро, — говорится в одном докладе мая 1794 г., — должно расцениваться как глаз комиссии, не должно позволять себе прямого вмешательства, будет сообщать в бюро докладов о случаях невыполнения приказов, а то, в свою очередь, заставит комиссию подтолкнуть нерадивых участников»[164]. Таким образом, Исполнительное бюро не должно даже исправлять замеченные им ошибки. Ему не нужно ни приказывать, ни управлять, ни даже сообщать.

256

Вся его работа заключается в составлении «исполнительных ведомостей», то есть сводных таблиц, фиксирующих «степень исполнения» на каждую декаду какой-либо операции, заданной разным округам, если речь идет об общей мере, или хронологических таблиц с колонками для дат, анализа, последствий и т. д. каждого решения, если речь идет

О частных постановлениях[165]. Именно с целью этой постоянной регистрации в феврале 1794 г. учреждали «декадную корреспонденцию» — отчетность местных властей по единому вопроснику об исполнении законов. Чтобы заполнить пробелы этой корреспонденции, Исполнительное бюро, начиная с

1 февраля, заводит специальную переписку, все документы которой имеют одну тему, одно содержание и одну и ту же форму: это так называемые «оперативные письма», составленные на листах бумаги, разлинованных в три колонки — для даты, когда нужно провести исполнение, для анализа и для отчета об исполнении[166]. Таков план этой любопытной машины для управления, которая работает совершенно самостоятельно, как утка Вокансона[167]. Внутри ее нет ни людей, ни механизмов управления людьми, ни даже знания дела. Все делается автоматически колесным механизмом и сводится к упорядочению бумаг: исполнительные отчеты приходят в центральное бюро, классифицируются, сопоставляются, подробно рассматриваются и распределяются по предметам, по регионам в уже готовые

257

ящики картотеки: «исполнительная ведомость» готова — и, следовательно, задача власти ясна: надо закончить сводки, заполнить пропуски.

Этот барометр социального соответствия — инструмент самый механический и пассивный: нельзя вообразить себе менее сопоставимого с привычными атрибутами власти — авторитетом вождя, компетентностью администратора. И в то же время именно этот колесный механизм и есть господин машины, центр и местоположение Неделимого. Больше того, именно к методам этого бюро надо обратиться, если хочешь понять смысл новых органов власти: и каждый из них революционен, лишь пока подражает, в своей сфере, Исполнительному бюро, и сопротивляется естественному уклону, который ведет его к действенному управлению.