В сосенках кавалеристы надолго не задержались. Капитан повёл их вдоль линии укреплений, каждые пару сотен метров останавливаясь, чтобы обозреть редуты мятежников в подзорную трубу. Полковник, инструктируя перед выездом, особенно упирал на то, что надо непременно выяснить, настоящие пушки поставили южане или деревянные обманки. И как, во имя Господа, кисло думал капитан, прикажете это выяснять?

— Эй, сержант, нет желания прогуляться до редута и постучать по жерлу прикладом? — спросил капитан у ближайшего конника.

Сержант хмыкнул и прикрылся шинелью, поджигая сигару.

— Пушки настоящие, капитан! Я отсюда хорошо их вижу! — уверенно высказался один из рядовых.

— Ага, в Манассасе ты настоящие пушки тоже хорошо видел. — ехидно заметил капитан и дёрнулся, когда с вала грохнуло орудие.

Дымный выхлоп с огненной сердцевиной протянулся из амбразуры метров на тридцать. Снаряд, то ли ядро, то ли заострённая болванка, снёс дерево позади северян.

— Вот же скоты! — возмутился сержант, пришпоривая лошадь.

Никого из северян не задело, но их спешная ретирада вызвала насмешливое улюлюканье с валов редута.

Почти километром дальше капитан приметил взгорок, неровным хребтом выступающий над мокрой плоскостью лугов. По нему и повёл своих парней. В самой высокой точке они спешились, а капитан обнаружил, что растущее здесь деревце имеет развилку, в которую удобно вложить подзорную трубу. Отсюда в просвет меж двух редутов отлично просматривалась и болотистая низинка за ними, расцвеченная яркими сполохами гиацинтов, и тёмная стена соснового бора. Там, где сосны росли реже, капитан видел отрезок дороги, и по этой дороге, а, точнее, по её не столь разбитым обочинам, на юг шёл бесконечный поток пехоты бунтовщиков. Они шагали, рота за ротой, и капитан решил, что их никак не меньше полка.

— Слышите, сэр? — отвлёк командира сержант, — Прислушайтесь.

Капитан опустил глушащий звуки толстый воротник, и холодный ветер донёс отдалённое пение труб. Звук был слабым, едва различимым. Один рожок трубил, другие отвечали. Капитан повернул голову, но понять, откуда идут звуки, было невозможно. Казалось, будто отовсюду.

— Тут этих ублюдков чёртова уйма. — убеждённо сказал сержант, ёжась не то от холода, не то от опаски.

— Я пока что увидел всего лишь один батальон. — холодно произнёс капитан и, как нарочно, на дороге появилась новая серомундирная колонна.

Капитан насчитал восемь рот, поправился вслух:

— Ну, два батальона.

Но не замедлил появиться и третий.

Разъезд провёл на взгорке около двух часов, и за это время по просёлку в соснах продефилировали на юг восемь полнокровных батальонов. Капитану вспомнился ходивший по армии МакКлеллана обнадёживающий слушок, суть которого сводилась к тому, что мятежников под Йорктауном не больше двух десятков полков, но даже здесь, почти в десятке километров от города, по рокаде маршировали полк за полком. У врага явно сил было больше, чем надеялись оптимисты из числа северян.

Разъезд покинул взгорок после полудня. Капитан уехал последним. Последнее, что он увидел напоследок, — новый полк южан, появившийся на дороге. И капитан поспешил с тревожными новостями на восток, по залитым водой лугам сочного клевера мимо хуторов с неулыбчивыми людьми, зло взирающими на разъезд северян.

Все вернувшиеся дозоры хором сообщали о массовых передвижениях войск противника за линией укреплений, о перекличке труб в глубине обороны, о настоящих пушках, установленных в редутах. МакКлеллан слушал доклады и мрачнел.

— Вы были правы, — сказал он Пинкертону, — Нам противостоят семьдесят тысяч человек, а то и сто!

В форте Монро генерал занял апартаменты коменданта, откуда были видны перевозящие армию из Александрии суда. МакКлеллан намеревался предпринять стремительный бросок на Ричмонд, расколов опирающуюся на Йорктаун оборону, будто яичную скорлупу, но привезённые разведчиками данные показали, что взять нахрапом Ричмонд с Йорктауном надежды мало. Брать их придётся по старинке, запасаясь терпением и осадными орудиями. Ста двадцати одной тысяче бойцов МакКлеллана придётся дождаться, пока из форта Монро приволокут тяжёлые пушки по кошмарным дорогам. Задержка была досадная, но Пинкертон предупреждал задолго до наступления, что сил на этом направлении у мятежников больше, чем кажется, и теперь генерал был благодарен главе своей разведки за своевременную и точную информацию.

А в это время за редутами южан, батальон из Джорджии в который раз месил грязь на просёлке, дрожа от холода и проклиная начальство с его идиотскими причудами. Джорджийцы ворчали, что записались в армию чихвостить янки, а не нарезать круги под концерты трубачей из-за леса. В сумерках мучения джорджийцев закончились, они расположились на ночлег в лесу, разожгли костры, устало честя нескончаемый дождь. Джорджийцы чувствовали себя заброшенными и одинокими. Неудивительно, ведь в радиусе пяти километров они были единственным батальоном южан, а весь полуостров прикрывало тринадцать тысяч солдат. Тринадцать тысяч против самой огромной армии в истории Америки. Потому-то джорджийцы и валяли дурака день напролёт под холодным, промозглым дождём.

В вечернем сумраке лес оглашал птичий гомон. Неискушённое ухо едва ли уловило бы различия между их щебетом и щебетом пташек Джорджии, но сидевшие у костров ребята выросли на фермах и знали, что за пичуга подаёт голос в опускающейся на землю тьме.

Генерал Магрудер тоже знал, а потому улыбался. Весь день он гонял подчинённых кругами за оборонительной линией, чтобы обвести янки вокруг пальца, заставив поверить в то, что им противостоит огромное войско, а не жалкая горстка. И теперь Магрудер слушал пересмешника и уповал на то, что смеётся пересмешник не над ним.

А над МакКлелланом.

Генерал Джон Б. Магрудер, 1807–1871. Вест-Пойнт окончил в 1830 году, участвовал в Семинольских войнах и американо-мексиканской войне.

Казалось, дождь не кончится никогда. Вода, пузырясь, бежала по канавам Ричмонда, вливаясь в реку, мутную от стоков табачных и железоделательных заводов, дубилен и боен. Редкие прохожие на улицах укрывались под тёмными зонтами. Было так сумрачно, что в полдень в одном из залов Конгресса Конфедерации, где обсуждался вопрос поощрения производства селитры, необходимой для изготовления пороха, жгли газовые лампы. Выступавшие повышали голос, перекрикивая. Часть конгрессменов участвовала в обсуждении, другие дремали, третьи хлебали виски, которое находчивые аптекари додумались продавать, как лечебное средство, не подпадающее, таким образом, под сухой закон, объявленный в пределах Ричмонда. Кое-кто из конгрессменов полагал, что наступление янки на Йорктаун делает все дискуссии бессмысленными. Вслух, впрочем, на этот счёт не высказывались. И без того последнее время хватало как пораженчества, так и причин для него: слишком много прибрежных фортов захватил флот США, слишком много было предвестий скорого краха Конфедерации.

Салли Труслоу, идущую под руку с Натом Старбаком, мало волновали янки в сотне километров от города, да и дождь не очень досаждал, так она была счастлива. Её пригласили на чай в добропорядочную семью, и по этому случаю она облачилась в тёмное, с глухим воротом и длинными рукавами платье. Подол поддерживался не кринолином, а парой нижних юбок. От косметики Салли на вечер отказалась, разве что припудрилась и слегка подвела глаза.

Под зонтом Старбак и Салли прошли по Франклин-стрит, нырнули под козырёк пекарни на углу Второй и, дождавшись конки, забрались в вагончик. Оплатили проезд до Шоко-семетери.

— Может, по такой непогоде в госпиталь не пойдём? — понадеялась вслух Салли, прижимаясь к Старбаку в толпе пассажиров и глядя сквозь мокрое грязное стекло наружу.

Конка — трамвай на конной тяге с «империалом» (верхней площадкой). Распространённый городской транспорт до начала XX века. Изобретён, кстати, русским мещанином Иваном Эльмановым в 1820 году.