{212}

Таким образом, действия подвижника, по учению старца Иосифа, должны быть гармоничны и направлены равно к достижению всех добродетелей. Они должны быть разумно уравновешены — запрещено как чрезмерное усердие, так и излишнее расслабление, потому что враг караулит с двух сторон. Если подвижник не слишком горяч и не рвется безрассудно вперед, то враг выжидает, когда тот приустанет и склонится к нерадению, тогда бес «появляется и тянет его назад, чтобы повергнуть в безразличие» и так поработить. В «Послании исихасту пустыннику» старец Иосиф напутствует: «Монах должен или иметь наставника в таком делании и творить совершенное послушание, совершенно отсекая свою волю, или, если он один, остерегаться крайностей и идти по среднему пути. Не должен уклоняться ни вправо, ни влево. И пусть хорошо знает, что только когда получит высокие крылья созерцания, тогда по мере этой Божией благодати и тело выдерживает немощи»^{245}.

Если подвижник действует правильно, если во всех делах ему сопутствует смиренномудрие, то постепенно под воздействием благодати к нему приходит преуспеяние. Но здесь его вновь подстерегает вражеская сеть прельщения. «С сатанинской изощренностью в уме укореняется мысль, что это является достижением его собственных способностей, которого другие по справедливости лишены из-за своего нерадения». Он может теперь обличать и укорять не стяжавших благодать, ибо уверен, что «все способны получить ее, если понудят себя». Неискушенный, он думает, что, усердно побуждая себя к подвигам, может своим ничтожным человеческим усилием привлечь к себе благодать, а получив ее, дерзко полагает, что благодать «дана ему как воздаяние за его делание». Но, увы, таковые «лишены света рассуждения»; заблуждающиеся, они не ведают, что если Господь по Своему желанию, в угодное Ему время не пошлет благодать, то мы «останемся бесплодными и совершенно нагими, труды же наши послужат пищею бесам и прекрасно возделанные добродетели обратятся в пороки!».

Несчастье начинается с того, что человек воображает, будто «обрел Божественную благодать благодаря подвижничеству и собственным благим усилиям и что все, кто лишены ее, виноваты в этом сами, поскольку не хотят подвизаться. О, проклятая самоуверенность, рождающая и питающая эгоизм и самомнение». И тогда Господь из-за нашей неразумной гордости попускает диаволу действовать против нас — «вместе с Божественной благодатью удаляются и все силы и средства, помогающие человеку, чтобы тот, смирившись, на опыте убедился в правоте слов Господних: Без Меня не можете делать ничего[88]».

{213}

Нужно упомянуть еще об одной ловушке — это прелесть, которая «имеет целью смутить тех, кто уже положил хорошее начало, и помешать их дальнейшему продвижению». Иногда, учит старец Иосиф, подвизающиеся в умном делании получают благодатное утешение: во время созерцания «к ним приближается взыскуемая Божественная благодать — скорее всего во время молитвы, в состоянии тонкого сна или же каким-либо иным способом». Как раз этого момента и поджидает дух прелести. Враг старается вклиниться и подмешать свое ядовитое воздействие — он «приближается к человеку, находящемуся в указанном состоянии, пытаясь тем самым привлечь его внимание к себе». Чаще всего вражье действо принимает вид зрительного образа, или мечтания, или благоухания. «Вообще, к какой бы слабости ни склонялся ум, дух прелести сразу же примет соответствующий образ». Если два-три раза уделяется внимание мимолетному сиянию, то оно «принимает образ какого-либо лица или предмета, в соответствии с тем, что было в уме, когда он принял его. Если такие подвижники прибегают к совету старца, [видение] слабеет и отступает». Но если несчастный поверит, что заслужил «благодать» своей добродетелью, и будет ожидать нового явления, «тогда присутствие лукавого усиливается и преобразуется во вполне определенные видения». Это уже чревато настоящей бедой.

Иные подвижники искушаются воображением почестей, славы и власти: «Для тех, в ком еще живы страсти любоначалия и тщеславия, даже если некоторое время они и боролись с ними, дух прелести представляет именно это. Таким он показывает во сне, как их избирают вождями, пастырями и духовными отцами, от которых зависит спасение мира… Тем, кто преуспел в созерцании, он представляется светлым ангелом, принимает образы святых и Самого Спасителя». Нужно твердо запомнить главный признак дьявольского обмана: «Ложные ощущения в действительности не имеют ничего общего с теми признаками, которыми удостоверяется присутствие Божественной благодати», — в отличие от последних, они сопровождаются смущением и возбуждают низменные плотские страсти.

«Ум прельщенного помрачается и не способен к рассуждению, поскольку он не имеет ни опыта восприятия истинной благодати, ни смирения, которое позволило бы усомниться в правильности своего суждения. На ранних стадиях прелести… еще есть надежда, что благодаря содействию Церкви он будет исцелен. Однако, если прелесть проникнет глубже… [она] считается почти неисцелимой болезнью». Бесы неимоверно изощрены в хитрости и проворстве. «Прелесть с такой тонкостью и искусством принимает на себя образ благодати и истины, что ею могут быть поколеблены даже опытные. Послушание считается здесь необхо

{214}

димым… Тем, кто идет проторенным путем подчинения и смирения, это зло едва ли способно причинить вред. По большей части оно поражает людей, живущих отдельно, по своей воле, полагающих, что внешний образ подвижничества и вообще человеческие усилия могут принести плод сами по себе»^{246}.

Можно пожелать каждому вступающему на путь подвига сохранить в памяти отточенные, как формула закона, слова Иоанна Лествичника: «Кто хочет бороться со своею плотию и победить ее своими силами, тот тщетно подвизается; ибо если Господь не разорит дома плотской похоти и не созиждет дома душевного, то всуе бдит и постится думающий разорить»[89].

Слово древних отцов милостью Божией хранят дошедшие до нас писания, среди которых — «Палестинский патерик». Здесь находим полторы тысячи лет назад изреченное: «Бегай всегда чрезмерностей и недостатков в добродетелях, а ищи претрудно середины, чтоб творить все в свое время и в должной мере… Одна только чрезмерность благословенна Богом, это — любить врагов, быть в мире с ненавидящими, благотворить злотворящим, благословлять клянущих и злословящих, любить всякого человека, как себя и даже более себя, как и Христос возлюбил нас»^{247}.

В наставлениях выдающегося Глинского подвижника игумена Филарета[90] можно встретить такое предостережение: «Если иные подвизаются, постятся, бдят на молитве, но без брани от врага, и скорби внутренние и внешние не находят на них, то… подвиг их опасен, тем более, кто с самочинием и высокомудрием безгодное имеет рвение к непомерным подвигам. Таковых подобает удерживать советом… по правилу: аще видиши юна, быстро восходяща на небо, емь его за нозе и верзи долу. Новоначальные пусть прежде навыкают ходить по земле и держаться во всем умеренности»^{248}.

Свт. Игнатий в письмах своих увещевает: «Посылаю тебе одно из изречений прп. Пимена Великого, великого делателя умной молитвы. Предостерегая учеников своих от козней диавольских, он говорит: „Все,

{215}

что превыше меры, — от бесов“. Познается же приносимое бесами по смущению — этому непременному и неизбежному плоду их действия. В умном делании, в самом покаянии должно избегать чрезмерности. Надо [все] делать в великой тихости. Правильность такого делания свидетельствуется миром, приносимым душе». Другой раз святитель так обобщает признаки распознания десных и шуиих влияний: «Святая истина извещается сердцу тишиною, спокойствием, ясностью, миром, расположением к покаянию, к углублению в себя, к безнадежию на себя, к утешительной надежде на Бога. Ложь, хотя бы и облеклась в личину добра, познается по производимому ею смущению, мраку, неопределенности, переменчивости, развлечению, мечтательности; или же она только обольщает сердце — льстиво приносит ему довольство, упитательство собою, какое-то неясное, мутное наслаждение… Ум человеческий не в состоянии отличить добра от зла; замаскированное зло легко, почти всегда, обманывает его… Различать добро от зла принадлежит сердцу, — его дело. Но опять нужно время, нужно укоснение в заповедях евангельских, чтоб сердце стяжало тонкость вкуса к отличению… Отличается добро от зла очень многими признаками, которые познаются по мере духовного преуспеяния… Сердце не вдруг стяжевает способность совершать принадлежащее ему дело»^{249}.