{319}

ватель вздыхал по мне: «Всех посадил, один Лаптев от меня ушел».

Однажды ехала к владыке в Бучу некая раба Божия — Дарья и везла очень много писем-исповедей от духовных чад. Первый раз она была у него летом, а второй раз поехала зимой. Ее спрашивали: «Ты найдешь владыку?» — «Конечно найду». Ну и поехала, и проехала нужную остановку. Вернулась, и опять проехала — никак не может вспомнить, где выходить. Так она ездила с пяти утра до пяти вечера. Наконец приехала в Киев на вокзал и уже совсем в отчаянии взмолилась покойной схимнице — Серафиме прозорливой из Балашова: «Матушка Серафима, помоги!» А надо сказать, матушка Серафима при жизни еще всем говорила: «Когда тебе скорбно будет, крикни: Матушка Серафима, помоги!»

И вот в это самое время в Буче владыка зовет матушку Антонию и велит ей ехать в Киев на вокзал опустить там письмо. Матушка: «Так письмо и здесь, в Буче, можно опустить». — «Нет, езжай». Едет с этим письмом, думает, что такое… Приехала на ночь глядя в Киев и на вокзале столкнулась с этой Дарьей. Та бросилась к ней: «Откуда ты?» — «Владыка послал». Когда вместе приехали в Бучу, Дарья к владыке в ноги: «Откуда узнали, что я ищу вас?» А он отвечает: «Матушка Серафима балашовская явилась, говорит: „Забери мою овечку, с утра ходит, вас никак не найдет“».

Вообще, надо сказать, поначалу прозорливость владыки очень удивляла. Но постепенно мы стали к ней как бы привыкать. А то, грешным делом, и «проверяли» его, по молодости, конечно, по глупости. Однажды иду с работы и думаю: «Если владыка прозорливый, он узнает, что я хочу кушать». Только в дверь вошел, он мне протягивает яблоко: «Как ты проголодался, возьми яблочко». В другой раз иду и думаю, узнает ли он, что мне надо идти в баню. Прихожу, он сразу: «А теперь иди в баню, помойся».

Владыка не позволял себе много кушать, все время недоедал. Матушка Антония к нему иногда пристанет: «Владыченька, поешь вот это, это». А он: «Не буду». Помидоры свежие однажды принесла, отборные: «Не буду». — «Почему?» — «У меня от них малярия». Что-нибудь всегда выдумает. А на другой день: «Ну, где там помидоры?» То есть когда был аппетит, тогда и отказывался от вкусного. До смерти человек боролся.

У меня у самого была язва. Я уже не мог съесть и свежего помидора. И вот приезжает ко мне владыка. Садимся за стол. Он наливает мне вина. Я говорю: «Владыка, не могу». Объяснил почему. Он отливает вино и водой разбавляет. «Выпей, — говорит, — ради больного

{320}

желудка». Ну, я выпил немножечко и забыл напрочь про желудок. Он меня больше никогда не беспокоил.

У хозяйки дома, в котором однажды гостил владыка, были страшные раны на обеих ногах. Врачи признались в своем бессилии. Владыка спрашивает у нее: «А веришь ли Богу?» — «Верю, владыка, помогите моему неверию». Он помолился, перекрестил ноги и обратился к матушке Антонии: «Чем-то нужно смазать раны. Что у тебя есть?» — «У меня только вазелин». Он помазал эти открытые раны вазелином. Наутро опухоль спала, через несколько дней раны затянулись и очень скоро совсем зажили.

Сам он, конечно, тоже болел, но все переносил на ногах. У него была двусторонняя паховая грыжа, открытые раны на обеих ногах. Легкие были больные. Слышал уже плохо. Держался он только молитвой. Жизнь его сплошь мученическая. Владыка часто повторял нам, что ничего в жизни не совершается без Промысла Божия. Нужно в это твердо верить и все, что посылается, переносить с терпением, ни в коем случае не обвиняя тех людей, через которых искушения приходят. Владыка учил возлюбить молитву и страдания, открытой грудью идти на Крест, который Бог посылает каждому по его силам.

Про лагеря вспоминал крайне редко. Однажды сказал: «Все, что делалось в сталинские времена, нужно правильно понимать как Промысл Божий». Но подробно про те годы не рассказывал. Иногда только обмолвится о чем-нибудь, например, как арестанты сделали ему крест и панагию из картона. Или, как он огорчался, что некоторые священники в лагерях не молились. Один протоиерей жаловался: «Как молиться, книг нет, условий нет?» А владыка на это отвечал: «Где стоишь — там и молись».

После смерти владыки я остался один. Некому было мною руководить. Не находил я такого человека. Никто для меня не мог сравниться с ним.

{321}

Жила у нас одно время юродивая Екатерина. И вот как-то, уже после смерти, является она во сне моей сестре и говорит, что есть, мол, один епископ, очень добрый, и он очень нуждается в помощи. И называет адрес, по которому он находится. Сестра моя быстро записывает этот адрес. Собрала она посылку: белье теплое, носки, шапку, деньги — и посылает по «указанному» адресу. И что вы думаете? Мы получаем ответ от неизвестного нам тогда владыки Антония: посылочку нашу он получил, за что очень благодарит, она оказалась весьма кстати — он был тогда еще в лагере.

Чудо настоящее, которое совершилось на наших глазах, это исцеление моей мамы. У нее была болезнь с детства — порча ноги. И совпало так, что к приезду владыки рана на правой ноге открылась. Костевая часть начала гнить. Гниет, нарывает и лопается. Процесс этот дошел уже до колена. Врачи ничего не могли сделать. Оставался единственный выход — ампутировать ногу. И вот тут как раз приезжает владыка с матушкой Антонией. Рассказала мама ему о своих страданиях. Он прочитал молитву и спрашивает: «А ты веришь в то, что Господь может тебе помочь?» — «Верю, владыка, верю!» Ушел он молиться. Через некоторое время приходит, берет масло из лампадки и начинает крестообразно мазать вокруг раны. При этом молится. Потом дал маме крем «Идеал» и велел мазать ногу каждый день. Но что такое крем для открытой раны? Так он делал, чтобы скрыть свою молитвенную помощь. Вскоре рана начала затягиваться и в конце концов полностью исчезла. Прожила мама до 95 лет, и ни разу больше рана не открывалась.

Владыка Антоний был само смирение и кротость. Он никогда никого не обличал, не унижал. Обо всем говорил прикровенно. У него было такое смирение, такая кротость, что иногда трудно было его понять: то ли он серьезно говорит, то ли нет. Однажды сидели за чаем, беседовали. Владыка предсказал всю мою жизнь, но говорил как бы не обо мне, а о другом человеке. Он рассказал все, что со мной будет, какие я буду иметь преткновения, искушения. И все, что он говорил, все осуществилось в моей жизни. Говорил он мне все это как бы нехотя, как бы стесняясь своего пророчества.

У владыки было очень много духовных чад. В самых разных местах: и в Воркуте, и на Дальнем Востоке, и в Новосибирске, и в Москве — откуда только не приезжали к нему. Когда он сам приезжал в

{322}

чей-то дом, то сразу после приветствия спрашивал: «Правило вычитали?» — «Да нет еще…» Он быстренько облачается. Двенадцать ночи, три часа ночи — неважно, сразу за молитву. Ничего из службы не опускал. Полностью и повечерие вычитывалось, и утреня, и все каноны, ничего не опускал. Нигде и никогда.

У нас в семье все верующие. Папа — в постриге, инок. Мама — монахиня Михаила. Оба приняли постриг по благословению владыки Антония. Сестра — монахиня Иоанна. В церковь я ходил по праздникам, а в будни молились в домашних условиях. Я вычитывал всю службу или со своей семьей, или с теми, кто к нам собирался.

После смерти владыки по совету матушки Антонии я переехал в Сухуми. Там было много тогда монахов из закрытой Глинской пустыни — отец Андроник (Лукаш)[140], отец Серафим (Романцов)[141] и другие. Я там пробыл пять лет. В эти годы я познакомился в Тбилиси со схимитрополитом Зиновием (Мажугой)[142]. Он стал моим духовным отцом. Про владыку Антония он говорил, что таких архиереев очень мало, — редкий архиерей может вести такой аскетический образ жизни, какой вел наш владыка.