О том же говорится и в житии прп. Максима Кавсокаливита: я «вдруг ощутил в груди моей и в сердце моем некую особенную теплоту
{209}
и пламя… которое не жгло меня, а орошало и услаждало и вносило в душу мою великое умиление… С того времени молитва не пресекалась в сердце моем»{241}.
В письмах свт. Феофана встречается интересное высказывание на эту тему: «Благодатная теплота особая есть, и она, собственно, есть духовная. Она отрешена от плоти и в теле не производит заметных изменений, и свидетельствуется тонким сладким чувством. По сим чувствам всякий легко может определить и различить теплоту. Это каждому следует сделать; стороннему тут нет дела и места… Все же внимание обратите на духовные действия и чувства. Они будут проходить по душе и телу, как утренняя приятная прохлада»{242}. Во-первых, здесь указываются трудно объяснимые, но важные признаки, помогающие различить теплоту благодатную. Она возникает хотя и внутри организма, но как бы вне тела и потому воспринимается как «отрешенная от плоти». Такая теплота не связана с физическим ощущением температуры, она парадоксальным образом ощущается как нечто охлаждающее и, вместе с тем, необъяснимо теплое. Во-вторых, свт. Феофан говорит об очень важном моменте — о доверии к себе. Обычно нас учат бдительности, призывают не доверять самим себе и прибегать к совету опытных. Тем не менее существуют такие оттенки ощущений, в которых невозможно разобраться со стороны, — тогда подвижнику, видимо, не остается ничего иного, как полагаться на свой личный опыт и здравое рассуждение.
В одном из своих писем свт. Игнатий тонко и возвышенно учит опознавать характер истинной теплоты, внимательно прислушиваться к своему сердцу: «При утешениях — за верное, за не прелестное, за Божие принимай одно вполне невещественное духовное действие, являющееся в мире сердца, необыкновенной тишине его, в какой-то хладной и вместе пламенной любви к ближнему и всем созданиям, любви, чуждой разгорячения и порывов, любви в Боге и Богом. Этот духовный пламенный хлад, этот всегда однообразный тончайший пламень — постоянный характер Спасителя, постоянно и одинаково сияющий из всех действий Спасителя, из всех слов Спасителя, сохраненных и передаваемых нам Евангелием. В этот характер облекается Дух Святой при производимых Им утешениях».
Ощущение сердечной теплоты обычно связывается с опасностью прельщения. Такая связь существует, но, тем не менее, не следует увлекаться, искусственно преувеличивая опасность. Желательно соблюсти трезвость суждений во избежание крайностей, о которых напоминается в «Рассказах странника»: «Удивляюсь, как часто в России, не токмо в иноческих обителях, но даже от некоторых богобоязненных мирян, приходится слышать, что многих желающих пустынной жизни или упраж
{210}
нения во внутреннем молитвенном делании удерживает от последования сему влечению боязнь, чтобы не погибнуть от прелести… Думаю, это происходит из двух начал: или от непонимания дела и непросвещения духовного, или от собственной лености к подвигу созерцания и зависти, чтобы не превзошли их в сих высших познаниях другие… Очень жаль, что держащиеся сего убеждения не вникают в рассуждения святых отцов по сему предмету, которые прямо и решительно поучают, что не должно бояться или сомневаться, призывая Бога. Если некоторые и впали в самопрельщение или исступление ума, то сие случилось с ними от гордости, от неимения наставника и от принятия явлений и мечтаний за истину»{243}.
По слову Писания: Тамо убояшася страха, идеже не бе страх (Пс. 13:5), — не нужны ложные страхи, которые оказываются на руку врагу, отваживающему слишком робких от спасительного делания. Там же, где есть действительная опасность, следует быть рассудительным и строгим, так как угроза прельщения вполне реальна в жизни любого подвизающегося. Возникает она не только в связи с теплотой сердечной, но и по множеству других поводов. Неисчислимо количество ловушек, завлекающих в прелесть, различных искусов, неприметно уводящих от истины, сбивающих с очень узкого пути, на котором шаг влево или вправо влечет за собой пленение врагом.
Много внимания уделяет этой теме старец Иосиф Исихаст. Некоторые его взгляды могут показаться необычными — старец, например, считает самым безопасным, не уводящим в прелесть видом молитвы именно умно-сердечную Иисусову молитву, при условии, конечно, что строго соблюдаются определенные требования. Все другие виды молитвы могут со временем извратиться, пишет старец. При этом «теряется простота и человек начинает одобрять сам себя. А умная молитва, односложное[87] призывание имени Божия, не допускает сомнения, и прелесть не может возникнуть из нее, поскольку внутри сердца постоянно призывается имя Христово и Он очищает нас от тьмы и ведет к свету… Сердечная молитва не боится прелести, кроме как если кто-нибудь страстный и сам по себе прельщенный». И еще одно условие: «У всякого молящегося умной молитвой и некающегося либо молитва прекратится, либо сам он в прелесть впадет. Прежде всего, женщины легче преуспевают в ум
{211}
ной молитве, благодаря самоотречению и послушанию, которое оказывают своему духовному наставнику. Однако сколь быстро преуспевают, столь легко впадают в прелесть, если ведут себя безрассудно и без внимания… Не видел я, чтобы преуспевала душа молящегося умной молитвой без чистого откровения тайных помыслов»{244}.
Есть и иные многообразные поводы для уклонения в прелесть. «Мрачный лабиринт прелести непостижим», считает старец Иосиф, но одна из главных причин прельщения хорошо известна, это — неразумная ревность. Любая крайность способствует этому, особенно чрезмерное увлечение каким-либо одним видом подвига, например постом. В своей книге «Духодвижная труба» старец Иосиф пишет о тех, кто ограничивается «самым суровым постом, не допускающим ни масла, ни приготовленной на огне пищи… Такие, полагая, что все состоит только в этом, впустую тратят время… Они, между тем, нисколько не заботятся об иных добродетелях и осуждают других, которые, по их мнению, покинули правильный путь. Итак, этот вот их односторонний пост мы осуждаем как неправильный и называем крайне безрассудным. Хитроумный же диавол, едва увидит, что человек уклонился в такое однообразное подвижничество, тотчас же присасывается, как раковина, и совершенно подчиняет себе его ум, заставляя считать, что в таком подвижничестве и заключается подлинная истина». Таким образом диавол окончательно прельщает человека.
Надо учесть, что это пишет не какой-нибудь противник постничества, но человек, сам всю жизнь проведший в строжайшем самоограничении, годами питавшийся несколькими сухарями в день. Дело, однако, в том, что такая вышеестественная мера поста есть особый дар благодати, а попытки своими человеческими силами понести подобный подвиг всегда создают удобный повод для прельщения самонадеянных гордецов. Не только пост, но и всякая односторонняя крайность — безмолвие, бдение, нестяжание, слезы, — когда человек упорствует в ней, уловляет его в прелесть через самомнение и тщеславие.
«Любая другая добродетель, — продолжает старец, — если она совершается сама по себе и принимается за главную силу монашеского жительства, заслуживает порицания и всяческого осуждения опытных людей. Или же скорее мы назовем ее приманкой врага, из-за которой человек постепенно попадается на крючок». Ошибка такого человека заключается в том, что «в начале своего пути, ему следовало, убедившись на опыте в гибельности самоуверенности, считать свое преуспеяние даром Божиим, а не плодом своих ничтожных человеческих усилий», ибо мы через свое усердие можем лишь показать благое намерение, а все дальнейшее зависит от действия благодати.
