Воздух медленно колыхался, словно занавес на ветру. Рядом с ним никого не было, потому что только он был отмечен Мудроматерью племени Хаконин. Потому что он стал известен храбрыми походами во главе племени Рикин. Потому что он победил племя Ятарин, напавшие на племя Хаконин несколько лет назад. И Старомать племени Хаконин велела ему прийти в гнездовую пещеру — место, закрытое для всех, кроме Быстрых Дочерей, где незваного гостя подстерегали бесчисленные ловушки.

Он шел через каменные коридоры и слабо освещенные тоннели, следуя за тонким перезвоном золотых цепочек на запястьях Быстрой Дочери, ведущей его в святая святых.

Потом она привела его сюда, к скалам, открытым небу и обдуваемым со всех сторон ветром. Теперь он ждал.

По позвоночнику побежали мурашки, его пронзила боль.

Появилась Младомать.

Стало тяжело дышать. Он чувствовал, что его словно пронзает невидимая игла и протягивает нить сквозь его тело. Кем он был раньше, кем он стал сейчас? Он потерял чувство времени. Воздух словно сгустился, стал плотным, как вода, ему показалось, что он стоит на дне волшебного озера.

На него нахлынули тысячи чувств, он прожил за мгновение тысячи жизней.

Бедный Алан. Для него каждый день — чувства и эмоции, ему никогда не подняться над ними.

Младоматъ племени Хаконин грациозно вышла из тени и спокойно посмотрела на него. Позади нее виднелись свежие гнезда, сплетенные в небольших углублениях и отделенные друг от друга тончайшими мембранами.

Больше он не был прежним. С этой ночи он принадлежал Матерям племени Хаконин, и теперь он будет служить им, а значит, и всему племени. Он стоял и смотрел вперед, чувствуя, как в груди поднимается теплая волна. Этому чувству не было названия в его языке, но на языке Алана это чувство называлось желанием.

Последние лучи заходящего солнца освещали горизонт. Он чувствовал ее дыхание на своем плече, внезапно она сжала его руку и подняла глаза. Никогда еще он не желал ее так сильно. Сейчас она была еще красивее, чем тогда, когда он впервые увидел ее: светлая кожа, чуть окрашенная румянцем, блестящие золотистые волосы, тонкая хрупкая шея. За последнее время она немного поправилась, и теперь под тканью платья выступала грудь, а юбка подчеркивала округлость бедер. Алану хотелось дотронуться до нее, сжать ее в объятиях.

Она не взглянула на него, но покраснела, как женщина, вступившая на брачное ложе. Разве это не доказательство ее любви к нему — недостойному высокой чести быть мужем внучки королев и королей?

Наконец она заговорила, и он поразился твердости, звучащей в ее голосе:

— Господь услышал мои молитвы. Я осталась девственной, как и прежде. И я не беременна.

Жоффрей облегченно вздохнул и повернулся к Иоланде:

— А я что говорил? Господь сделал его бессильным! Это знак свыше. Если бы он действительно был наследником, она бы уже давно понесла от него.

Господи. Его желания ослепили его. Таллия пристально смотрела на Алана. В конце концов он выдавил:

— Что вы хотите сказать, лорд Жоффрей?

— Я хочу сказать, — злобно произнес Жоффрей, — что ты дурачил моего кузена Лавастина. Ты мошенник! Я всегда это знал. Я уже отправил королю письмо с просьбой рассудить нас в этом деле.

— Король Генрих уже принял решение, — ответил Алан. — Он сам удовлетворил просьбу моего отца. Я не просил делать меня наследником графства, Лавастин сам так решил.

— Это ты сейчас так говоришь. Всем известно, что Лавастин был околдован. Я был верен королю все это время, а вот ты спутался с этой «орлицей», которую отлучили от Церкви за колдовство. Ты дарил ей подарки. Кто подтвердит, что ты не околдовал Лавастина? Кто скажет, что ты не внушил ему своих мыслей? На него навели чары, вот и все, поэтому-то он и назвал тебя своим наследником!

Иоланда внимательно смотрела на Жоффрея. Ее собственный отец участвовал в мятеже принцессы Сабелы. Кто знает, на чью она встанет сторону? Таллия могла претендовать на трон, у жены Жоффрея — влиятельная родня, и до прошлой весны предполагалось, что его малолетняя дочь станет наследницей графства. А у Иоланды недавно родился сын, которому потом понадобится жена с богатым приданым и высоким происхождением.

Господи! Неудивительно, что Лавастин не хотел оставаться при дворе с его интригами и кознями. Все запуталось, и выхода уже не найти. Ты умрешь, а падальщики обглодают твои кости.

Алан повернулся к Таллии, но она лишь сомкнула руки, словно защищала свое девственное чрево. Она не хотела посмотреть ему в глаза. И это ранило больнее всего.

Он свистнул, и тотчас в церковь ворвались гончие и окружили его. Таллия громко зарыдала, Жоффрей отступил на несколько шагов и положил руку на меч. Герцогиня Иоланда звала своих людей, но те беспомощно толпились у входа, не решаясь войти.

— А как быть с собаками? — воскликнул Алан. — Если ты или твоя дочь — истинные наследники, тогда почему собаки повинуются и служат мне?

—  Это тоже твое колдовство! — взвизгнул Жоффрей. — Не мой дед был проклят и не ему пришлось иметь дело с этими тварями! Он — младший брат Чарльза Лавастина, который стал графом после смерти матери. Ты и сам прекрасно знаешь эту историю. Графиня Лаврентия назвала своего единственного сына Чарльзом Лавастином. Она никогда его не любила, впрочем, как и он ее. Каждый день она молилась о том, чтобы Господь послал ей девочку, которая стала бы наследницей в обход старшего брата, но забеременеть так и не могла. Но когда Чарльзу Лавастину исполнилось восемнадцать, выяснилось, что графиня ждет ребенка, несмотря на то что ей уже исполнилось сорок лет. Внезапно ее муж погиб на охоте, так и не дождавшись рождения малыша, а сама она умерла вскоре после родов. Кое-кто говорил, что она умерла от разочарования — вместо долгожданной девочки на свет появился мальчик. Другие же полагали, что ее смерть — дело рук Чарльза Лавастина, который хотел быть уверенным, что она не забеременеет снова. Так он стал графом, и именно он должен был назвать имя наследника. Им стал младенец Жоффрей — мой дед. Он основал монастырь святого Тьери и проехал по всем деревням, собирая девочек, которые хотели стать монахинями, а потом он отвез их в монастырь, чтобы там они молились о спасении души его матери. Вот после ее смерти-то он и завел себе гончих. Он охотился с ними, они повсюду сопровождали его, словно телохранители. Никто не знает, как они у него появились. Но все сходились на том, что это колдовство. Эти собаки служили сначала ему, потом его сыну, Чарльзу-младшему, а потом его внуку — Лавастину.

— А теперь они служат мне, — спокойно подтвердил Алан.

Он был взбешен, но старался не показывать этого. Жоффрей никогда не собирался признавать Алана наследником графа. Вот почему Лавастин, подозревая это, хотел видеть Жоффрея перед смертью, но тот не явился.

— Если ты все это время пользовался колдовством, неудивительно, что гончие служат тебе. У тебя нет доказательств обратного. Я найду свидетелей, которые могут поклясться, что видели и слышали, как восемнадцать лет назад служанка… Женщины прекрасно умеют лгать. И ты тоже мог солгать, выдавая себя за того, кем на самом деле не являешься. — Жоффрей повернулся к герцогине Иоланде, ища ее поддержки: — Как можно полагаться только на преданность собак? Они исчадия зла! Всем известно, что эти гончие убили жену моего кузена и его наследницу. Они разорвали их на куски!

Таллия подошла к Иоланде, которая с интересом смотрела на происходящее.

— Если это правда, — произнесла герцогиня, — как граф мог терпеть этих тварей подле себя?

— Она солгала ему, — хрипло сказал Алан. — Отцом этого ребенка был не Лавастин, а другой человек.

— Это он так сказал, — отозвался Жоффрей. — Чтобы скрыть собственную вину. — И, обращаясь к Иоланде, добавил: — Никто не обвинял его раньше, потому что все боялись.

Это было слишком!

— Люди доверяли графу, потому что Лавастин был прекрасным правителем и обращался со всеми справедливо!