Скрепленные так, мы будем всегда вместе.

Пусть Толстушка благословит наш союз.

Пусть Зеленый Человек принесет нам счастье и другие блага.

Пусть Королева Диких откроет нам, что значит идти вместе.

Подобно углям, положенным в полое дерево, он загорелся и стал застенчив. Но все же королевы поступили, как желали. Несомненно, в своих тихих могилах они все еще мечтали о том собрании, столь же сладком, как луговые цветы. Она чувствовала, как они наполняли ее тело, так же как их сила начала сверкать в ней с этого момента, заключенная в неестественное очарование их создания. Действительно, какой мужчина сейчас мог противиться ей?

Не он.

Зима вступила в свои права. В течение трех дней дул сильный холодный ветер с севера, облачая берега и отмели реки Везер в ледяные одежды. Каждая лужа на улицах Гента промерзла до самого основания, что в какой-то мере казалось Анне не так и плохо. Это значило, что зловонные сточные канавы покроются коркой льда, дождевая вода и грязь превратятся в хрустящие кусочки под ножками маленькой Хелен, которая так любит топать по ним, прислушиваясь к их веселому треску. Время от времени, как сейчас, Анна вспоминала месяцы, в течение которых они с ее братом Маттиасом прятались в кожевенных рядах: город был гораздо чище, когда эйка населили его, но, возможно, так было потому, что он был покинут тогда практически всеми.

Теперь все изменилось. Даже в мертвый зимний сезон люди прогуливались по замерзшей улице вдоль недавно побеленной стены дворца бургомистра. На противоположной стороне улицы возвышался забор. На этой территории жили и работали зажиточные ремесленники и семейства торговцев. Коробейник подкатил свою телегу к одним воротам и подозвал человека, надеясь, что тот пустит его внутрь. Появился молодой служащий и после внимательного досмотра коробейника, одетого в тяжелую зимнюю тунику и матерчатую обувь, наполненную соломой, пропустил его внутрь. Анна все еще удивлялась таким признакам процветания. Меньше двух лет назад, после поражения эйка, беженцы и новые поселенцы заполонили весь город Гент.

Анна научилась коротать время, думая об этом, когда брала с собой Хелен по разным делам, поскольку неизбежно приходилось долго ждать. Руки ее всегда были заняты отрезом шерстяной ткани, поэтому она не могла просто взять малышку за руку и вести за собой. Хелен не понимала, зачем так спешить, и совершенно не ощущала мороза, хотя пальцы Анны уже давно окоченели от холода, даже несмотря на шерстяные перчатки. Хелен пела, подобно птичке, слова взлетали вверх и скатывались вниз, когда она оставляла следы своих ножек на замерзших лужах, причудливо изукрашенных морозом, по которым разбегались тонкие трещинки, и вот льдинка разлеталась с громким хрустом на тысячи маленьких кусочков.

— Малышка, сейчас не время играть детям на улице. — раздался голос позади нее. Хелен продолжала петь и топать, не обращая внимания.

Анна обернулась и увидела настоятеля Хумиликуса, прогуливающегося в сопровождении нескольких служащих. Башня собора возвышалась позади него, бросая тень на городскую площадь, раскинувшуюся перед северо-западным краем дворца главы города. В эти дни в городе часто можно было встретить настоятеля нового монастыря святой Перпетуи, особенно с тех пор, как аббат, принц Эккехард, уехал с лордом Уичманом сражаться на восток. Хумиликус навещал епископа каждый день, несмотря на превратности погоды.

— О, — обратился он к Анне, осматривая ее тяжелую ношу. — Вы племянница ткачихи. — Подобно всем знатным людям, он имел привычку хватать ткань без разрешения. Он тут же снял свои овчинные рукавицы и в восхищении указал на рулон ткани. — Прекрасно, в самом деле. Такой насыщенный красный цвет. Неужели госпожа Сюзанна сама окрашивала эту шерсть?

Анна кивнула. Хелен приблизилась к последней на ее пути луже и разламывала шероховатый лед, от которого оставались лишь небольшие кусочки по краям.

Худое лицо настоятеля напряглось, губы сжались в тонкую нить.

— Вы немая? Конечно, Господь дважды подвергал вашу семью испытаниям.

Анне не понравилось, как он смотрит на Хелен. Из оборванного, брошенного, полуголодного малыша она превратилась в чудесную маленькую девочку четырех-шести лет.

— У нее замечательный голос, — размышлял он. — Интересно, можно ли ее обучить пению гимнов.

Он пристально смотрел куда-то впереди Хелен. Длинная стена дворца правителя города когда-то была расписана яркими сценами жизни и смерти блаженного Дайсана, но три дня назад ее вновь перекрасили. Хумиликус поднял заледеневшую розу и стал медленно рассматривать поникший цветок испытующим взглядом, подобно личинке мухи, ползающей по тухлому мясу. — Думаю, все эти остатки сорваны на прошлой неделе.

— Так и есть, настоятель, — проговорил старший монах, чей тонкий нос посинел от холода. Порыв ветра подхватил флаги, укрепленные на стенах дворца, и заставил Анну поежиться от холода. — Клирики епископа каждую неделю ходят по округе и подбирают такие пожертвования. Вчера они принесли два венка, одну вырезанную доску и четыре свечи.

Хелен бросилась вперед, выхватила розу из рук настоятеля Хумиликуса и спряталась за спиной Анны.

— Теперь здесь! — проговорил тонконосый человек.

— Нет, не трогай ее, — сказал настоятель Хумиликус. — Побелить стены не значит стереть все из памяти людей. Если они до сих пор подносят сюда приношения, то, отругай мы глупую девчонку, это ничего не изменит. Все недоразумения идут от того крепкого парня, от него и его безъязыкого сообщника. — Несмотря на мрачные взгляды, у него был мягкий характер. Он замолчал, иронически посматривая на стену. — Умного и учтивого парня звали брат Эрменрих. Мне трудно представить, что Господь позволяет посланникам Врага принимать такую прекрасную форму.

— Пути Господни неисповедимы, настоятель, — согласился его служащий. — Хорошо, что те молодые монахи уехали вместе с принцем Эккехардом.

Хумиликус склонил голову в беспрекословном принятии непостижимых дел Господа. И процессия монахов двинулась дальше вниз по улице.

Анна дважды грозно топнула ногой, чтобы привлечь внимание Хелен. Маленькая девочка следовала за ней, счастливая, подпрыгивая на ходу и напевая. Они прошли к воротам, за которыми простиралась река, и дальше во двор к сукновалам. Хозяйка разрешила им посидеть на плащах у очага, пока она проверит каждую пядь ткани, выискивая недостатки, но Анна была не против того, чтобы подождать, ведь здесь было так тепло. Она взяла с собой прялку и веретено и начала потихоньку сучить пряжу. Хелен оторвала все шипы от розы и вдела ее за ухо, как украшение. Сонная, она зевала, широко разевая ротик. Несколько девочек сидели в комнате и пряли, хотя большинство детей в это время дня бегали во дворе или на поле за городскими стенами.

— Все в порядке, — сказала, вернувшись, хозяйка, женщина, от которой трудно было услышать доброе слово. То, что она не смогла найти недостатков в работе ткачихи, было высокой похвалой. — Не хочу, чтобы кто-то говорил, что мы повредили товар при кройке или шитье. — Помощница поспешно унесла ткань во двор. — У меня приготовлено для тебя двенадцать отрезов, которые нужно отнести назад твоей тете. Но вижу, у тебя есть какие-то дела, перед тем как ты вернешься домой. — Она указала на подготовленную красную ткань, которая лежала позади Анны. Сукновальщица ткнула пальцем в ткань точно так же, как настоятель Хумиликус. — Немногие могут добиться такого насыщенного красного цвета. Госпожа Сюзанна получила уже окрашенную шерсть?

Анна выдавила из себя пресную улыбку. Как это ненавистно — быть немой. Отсутствие голоса, все равно что отсутствие рук, становится более заметным, когда вы не думаете об этом и инстинктивно пытаетесь затянуть пояс или взять кусочек яблока; но у этого состояния есть и свои преимущества.