— Слушай. Твой предок, чье имя ты носишь, был злым и жестоким человеком. Он ненавидел все живое. Он убивал… Он говорил, что змеи, пауки, жабы, черви — что все это нечисть…

— Он был жрецом Митры,— проговорил Ардалион.— Я понял, кого ты имеешь в виду. Согласно нашему учению, храфстра — все, что отвратительно. Уничтожая грязь и нечисть, человек ослабляет мир зла… Мой предок был благочестивым жрецом. Он верил во все, чему учили в митрианских храмах, он и сам учил этому людей…

— Отвратительный вздор! — возразил голос.— Убивая что-либо живое, человек только умножает зло! Не существует храфстра! Существуют людские предрассудки и их глупые страхи! Слушай же, что случилось с твоим предком, который навлек проклятие на весь ваш род со стороны древней силы, совокупное имя которой — жизнь!

Однажды этот благочестивый убийца, бормоча имя своего божка Митры, метнул стрелу в крупную жабу, которая копошилась в траве. Он попал в свою жертву! Но там оказалась не одна жаба, а две. Они предавались любви, сплетаясь своими телами,— уродливыми, с точки зрения человека, но все же прекрасными, как прекрасно все живое! И нет ничего прекраснее любви, кто бы ни раскрывался навстречу этому чувству,— люди, домашний скот, дикие звери или те, кого митрианцы именуют храфстрой! Ибо любовь — это жизнь!

Пронзенные одной стрелой, жабы не расцепили любовного объятия. И… они страшно закричали, умирая! И я, тот, кто наполняет огнем чресла мужчин и женщин, самцов и самок, тот, кто восхваляет всякую похоть, ибо она — для умножения жизни,— я услышал их крик и проклял ваше семя! Аресса — последний плод моего проклятия. Она — урод и ненавистна всему живому, ибо не может принять участия в вечном круговороте зачатия и рождения новой жизни. Она служит Митре и одновременно убивает его. Таков был мой замысел. Теперь он свершился! Кощунство отомщено.

Граф Ардалион пал лицом на землю и в невыразимых страданиях закрыл голову руками. Но избавления от ужасного размеренного голоса, звучавшего в его мозгу, не было.

— Скарроу и его пикты чтут меня в обличии лисицы. Ты можешь обрести мудрость, если…

— Нет! — закричал Ардалион.

И внезапно он понял, что таинственный собеседник оставил его.

И тогда граф Ардалион, встав, обратил залитое слезами бородатое лицо к солнцу и торжественно отрекся от Митры, которого не признавал больше благим творцом и своим повелителем.

Он знал теперь все и о том боге, которого привык почитать сызмальства, и о своей несчастной нечестивой дочери, которая была живым оскорблением самой природе.

Жизнь графа опустела. Она стала подобна пустой скорлупе яйца, из которого хорь высосал содержимое.

У него осталась одна цель: убить Скарроу. После этого граф надеялся обрести покой в смерти.

Но случилось так, что Скарроу сам настиг графа Ардалиона недалеко от границы боссонских земель.

Взятый в плен, Ардалион признался в том, что распял лисицу, пытаясь вырвать у нее подробности о родовом проклятии, тяготеющем над его семьей, и был предан мучительной смерти. Варвары, смеясь, вливали ему в рот воду, пока живот несчастного не раздулся, а потом поочередно топтали его простертое на земле тело ногами.

Вода и кровь лились у Ардалиона изо рта и носа. Наконец смертная мгла заволокла его глаза.

Тогда Скарроу отрубил ему руки и ноги и повесил их на священном дереве. Изувеченное тело графа Ардалиона бросили под дубами, а голову прибили к ритуальному столбу, воздвигнутому посреди поляны. Труп лисицы суеверные пикты трогать побоялись.

И никто не видел, как в глухую полночь голова мертвого графа отделилась от столба и, упав на землю, покатилась прочь, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее…

— А теперь я хочу говорить с моим отцом! — сказала Аресса, легонько похлопывая кнутом по ладони.

— Я здесь, дочь! — послышался низкий мужской голос. В устах хрупкой израненной девушки он звучал просто чудовищно.

— Итак, я — плод проклятия? — с угрозой спросила Аресса.— Я правильно поняла?

— Да.— В голосе графа Ардалиона звучала глубокая скорбь.

— Я предалась злу? Неужели это правда? Я убиваю Митру?

— Да.

— Стало быть, я всего лишь колдунья и подлежу уничтожению как самая ненавистная храфстра?

— Ты знаешь это сама.

Аресса помолчала, прежде чем задать новый вопрос, видимо давно мучивший ее.

— Скажи, отец… Правда, что Митра мертв?

— В своем храме ты убиваешь его каждый день,— был ответ.— Митра мертв или скоро умрет…

— Ты умер, отец, а мертвые всеведущи.

— О, если бы…— прошептал граф Ардалион.— Как я жажду покоя!

— Зачем ты распял лисицу?

— Я посылал весть тебе, Аресса. Ты получила мой голос?

— Я получила весть. Чего ты хочешь от меня, отец?

— Дай мне небытие…

Макдашу застыла в неподвижности, бессильно обвиснув в своих оковах.

Соня вновь яростно рванулась с места:

— Она мертва! Ты убила ее!

На этот раз никакая колдовская сила не смогла удержать на месте рыжеволосую воительницу. Соня бросилась к столбу пыток, чтобы отвязать несчастную жертву. Но Аресса властным жестом приказала ей не двигаться.

— Берегись! Ты можешь погибнуть! Ни с места, Соня!

Жрица вскинула руки к солнцу и громко воззвала к Митре:

— Благой творец, которого я предала! Создатель света! К тебе взываю я, порождение тьмы и семя проклятия! Очисти землю от скверны! Да не останется здесь больше ничего, над чем могли бы надругаться враги твои, о Митра! Покажи мне, что ты жив!

В ответ на эту страстную мольбу гигантский столб пламени взметнулся из-под земли, окутывая и Арессу, и замершую у столба Макдашу и раба с пыточными клещами…

Соня отпрянула, готовая бежать, чтобы чудовищное пламя не поглотило и ее. За спиной она слышала замирающий голос графа Ардалиона:

— Помоги мне… Помоги…

— Нет, ну вы подумайте! — возмущалась добрейшая госпожа Элистея, хозяйка таверны «Дойная козочка».— Мало того, что эта, с позволения сказать, рыжая мерзавка сняла со стены гобелен! Чем ей, кстати, гобелен не угодил? Работа известной мастерицы! Очарование, а не гобелен! Так эта негодяйка… Она еще и спала на полу! Все подушки побросала в угол, к перине не прикоснулась, одеяла не тронула, кроме одного, в которое заворачивалась, точно червяк в кокон! Уж не думает ли эта воображала, что в моей чистейшей пуховой перине водятся, с позволения сказать, клопы? Нахалка, одно слово! Уж я ли для постояльцев не стараюсь…

Эти возмущенные монологи глубоко оскорбленная в своих самых лучших чувствах госпожа Элистея вела у себя в таверне, перетирая горы посуды. Несколько пиктских воинов рассеянно прислушивались к ворчанию хозяйки таверны. Потом один из них, должно быть от скуки, вступил в разговор.

— Что за «рыжая мерзавка» такая?

Обрадованная неожиданной поддержкой, госпожа Элистея подхватила:

— Вот я и говорю! Ну вот кто она, спрашивается, такая? Приехала! С лица — ничего, смазливая. Волосы — как огонь! А взгляд такой неприветливый, смотрит волком. Я-то сразу приметила! И до чего же дерзкая! И давай выспрашивать: про храм Митры, про жреца митрианского, про то, как присягали на верность господину нашему Скарроу — да живет он долго-долго и беспечально! И вот глядите, что из всего этого вышло. Аресса-то оказалась зловредной ведьмой. Сама себя в огне спалила. Говорят, рабов при этом погубила — тьму! Должно быть, злые чары на нее саму и пали.

— А рыжая-то! — напомнил пикт.— Она-то куда делась?

— Вот я к тому-то и веду! — затараторила хозяйка таверны.— Испарилась! Поминай как звали! Вещи свои бросила, денег за комнату не заплатила… Вещи у нее дрянь, рваное одеяло да фляга. Вот ведь что обидно! В убыток ввела! И где ее теперь искать?

— Да,— хохотнул пикт, которого не на шутку забавляло искреннее негодование хозяйки.— И в самом деле. Где теперь разыскивать твою рыжую мерзавку! Налей-ка нам лучше еще вина, да смотри — неразбавленного!