— А жрец? — напомнила Соня. Если ее кто-то интересовал в Велитриуме, так это митрианский первосвященник.

Выслушивать восторженный рассказ упитанной хозяйки о геройстве аквилонского графа Соне было совершенно не любопытно. По ней так, чем больше аквилонцев истребят яростные варвары, тем легче будет дышать ей, Рыжей Соне.

— Я к тому и веду! — подхватила госпожа Элистея.— Жрец из храма Митры вышел, скрестил руки на груди, а в руках держит концы своего белого жреческого пояса. Потряс он поясом и вскричал громовым голосом: «Беги от нечестивцев, Ардалион, верный сын Митры, беги от зверопоклонников, облик имеющих звериный! Но помни: отныне и вовек не жди покоя, доколе не истреблен враг твой и не сгорит в священном пламени проклятие, тяготеющее над тобою!» Граф Ардалион проскакал мимо храма, а жрец поднял руку — и между графом и его преследователями упала молния. Кони испугались, понесли… Пока суматоха улеглась — графа и след простыл. Жреца тут же на помост — и прилюдно в куски изрубили мечами, а после то, что осталось, сбросили толпе на головы… Вот как оно все вышло, дорогая моя,— заключила госпожа Элистея не без удовольствия.

— Ну а нынешняя жрица Митры — она кто? — спросила Соня.

Госпожа Элистея взбила для постоялицы подушку, но, увлеченная захватывающим рассказом, по рассеянности плюхнулась на нее сама.

— Имя госпожи первосвященницы — Аресса,— значительно произнесла хозяйка таверны.— Она дочь графа Ардалиона и его покойной супруги. Красавица! Говорят, госпожа Аресса — девственница.

Еще говорят, что у нее не бывает кровотечений — ну, обыкновенных, тех, что считаются проклятием женского племени. Поэтому госпожа Аресса всегда чиста и незапятнанна.

— Как же пикты ее не тронули? — удивилась Соня.— По моему скромному разумению, первое, что надлежало сделать их вождю Скарроу,— это захватить в заложницы дочь мятежника.

— Так-то оно так…— Словоохотливая хозяйка покрутила головой, словно сокрушаясь о чем-то.— Да вот не посмели они и пальцем ее тронуть… Видать, что-то в ней, в госпоже Арессе, есть такое, особенное… Ну да об этом не нам с вами судить, дорогая моя.

Заключив на этом свое повествование, госпожа Элистея грузно поднялась с подушки и оставила Соню наедине с ее мыслями.

— Кто ты такая? — Храмовый служитель сурово и недоверчиво оглядывал Соню с головы до ног. Этот бесцеремонный осмотр начинал уже раздражать молодую девушку.

— Я желаю поклониться Митре и быть представленной госпоже Арессе, первосвященнице,— в третий или четвертый раз повторила Соня.

— Гм, гм…— Служитель жевал бесцветными губами, не сводя с Сони хмурого придирчивого взора.— Откуда ты родом, говоришь?

— Я ничего об этом не говорила,— возразила Соня,— но если ты спрашиваешь о крови в моих жилах, от ищи ответа у моих предков, гирканцев и ваниров.

Этот ответ не понравился служителю. Впрочем, сама посетительница нравилась ему еще меньше, чем ее острый язык. Рослая, с обветренным лицом, с длинной огненно-рыжей косой, уложенной вокруг головы короной, со смелым, независимым взглядом широко расставленных серых глаз, Соня менее всего отвечала идеалу сытенькой смиренницы, который считался в Аквилонии образцом для девушки.

— Ладно,— сдался наконец служитель.— Но перед тем как предстать перед госпожой первосвященницей, ты должна будешь пройти обряды очищения и избавиться от скверны, которой в тебе — горы и моря.

С этими выспренными словами служитель велитриумского храма Митры жестом показал Соне, что она может по крайней мере переступить порог.

Соне никогда не была присуща глубокая вера ни в Митру, ни в иных богов. Мать и отец Сони не отличались тем, что среди истинно преданных Храму людей называется «сердечной верой». Открыто — для соседей, родственников, властей — в доме, конечно, чтили положенных богов, но почитание это было весьма формальным и сводилось в участии в больших храмовых празднествах.

С детства Соня видела лукавство взрослых в отношении веры и привыкла воспринимать его как должное.

Но в суровом, наполовину разоренном захватчиками-варварами велитриумском святилище ни о каком лицемерии не могло быть и речи. Здесь служили только те, для кого Митра олицетворял саму жизнь… или же рабы.

Введя Соню в храм, недоверчивый привратник сдал ее с рук на руки пяти пожилым жрицам, которые безмолвно увели путешественницу во внутренние помещения святилища.

Там они вдруг заголосили и запели все одновременно, простирая к Соне свои худые морщинистые руки.

— Семь творений, семь чистых творений великого Митры-создателя, ведаешь ли ты их, женщина? — распевала одна из них, покачиваясь из стороны в сторону.

— Огонь, земля, вода, воздух, небо, плоть и моча — вот семь чистых творений!

— Воистину так, воистину так! — подхватывали остальные, тряся кистями рук, так что серебряные браслеты на запястьях громко звенели.

— Как созданы были семь чистых творений? — вопрошала другая жрица, а прочие дружным хором отвечали:

— Совершенными и чистыми созданы они! Так было изначально!

— Что портит их, что ведет к их уничтожению? Что умаляет чистоту и нарушает совершенство? — нараспев спрашивала третья, и жрицы, перебивая друг друга, выкликали:

— Грязь и болезни! Вот что портит их!

— Ржавчина и плесень! Вот что ведет к их уничтожению!

— Муть и зловоние! Вот что умаляет чистоту!

— Увядание и гниение! Вот что нарушает совершенство!

Жрицы обступили Соню со всех сторон и в мгновение ока сорвали с нее всю одежду. Девушка осталась стоять под их пристальными взглядами совсем нагая.

Соня была красива и хорошо сложена и знала об этом. Ее никогда не смущала нагота. Но под испытующими взорами старых жриц Митры она вдруг ощутила странную неловкость. Они словно выискивали в ее теле какой-то скрытый изъян.

Тем временем несколько храмовых прислужниц рангом пониже — это были совсем юные девушки, почти подростки, с едва развившейся грудью, одетые лишь в длинные полупрозрачные юбки с разрезами до середины бедер — принесли большой медный таз и несколько кувшинов. Соня поглядела на них с любопытством.

Одна из старух заметила растерянность посетительницы и, схватив Соню за плечо цепкой сухой рукой, похожей на птичью лапу, сурово проговорила:

— Ты, как я погляжу, чтишь благого творца Митру лишь на словах! На деле же ты не знаешь даже простейших обрядов очищения!

— Никогда не поздно приобщиться к священному,—ответила Соня с показным смирением.— А я еще не слишком стара для того, чтобы встать на путь добродетели.

Проклятие! Быть почти у цели путешествия по этой ненавистной Аквилонии и так глупо застрять на самом пороге, угодив в паучьи лапы старых ханжей!

— Вода — святое творение Митры,— назидательно произнесла дряхлая жрица.— Создав воду, благой бог создал и ее покровительницу, Харват, Великую Целостность Всего Сущего. Именно поэтому ничто нечистое не должно соприкасаться с водой.

Соня прикусила губу, сдерживая раздражение. Долго еще ее будут мучить длинными, скучными наставлениями в «благолепии»! Если и было что-то ненавистное для пылкой, нетерпеливой девушке, так это ханжество.

— Но если я, по вашим словам, так уж нечиста и замарана гнилью, плесенью и прочим… что там еще нарушает совершенство? В общем, всей той дрянью, что портит чистоту сотворенной Митрой плоти, то каким же образом мне надлежит очиститься? Просветите мой ум, о мудрые жрицы!

— Встань в этот таз,— молвила старуха,— и со смиренным сердцем вознеси молитву благому Митре.

Соня изо всех сил старалась придать своему лицу елейное выражение. Старая жрица внимательно наблюдала за ней прищуренными недобрыми глазами.

Едва Соня оказалась в тазу, как младшие жрицы подступились к ней и начали омывать ее какой-то жидкостью янтарного цвета. Ловкие руки с тонкими пальцами и длинными позолоченными ногтями осторожно оглаживали обнаженное тело Сони. Девушки работали молча, опустив длинные ресницы, выкрашенные также золотой краской.