Существует распространённое, но естественное заблуждение, что прямые свидетельства гораздо важнее косвенных и что только их следует считать удовлетворительными. Опытный судья, подводя итоги знаменитого дела об убийстве, опроверг бы эту точку зрения. Он бы указал на то, что прямые свидетельства могут оказаться слабее косвенных: свидетель может солгать или быть пристрастным; память его может подвести, а воображение сыграть злую шутку. Даже два свидетеля могут ввести суд в заблуждение. В некоторых странах не доверяют даже пятидесяти свидетелям, рассказывающим одну и ту же историю. С другой стороны, если сотни мелких деталей, которые никто не мог заранее ни обдумать, ни подготовить, ведут нас в одном-единственном направлении, то возникает достаточная уверенность в выводах, насколько вообще можно быть уверенным, когда имеешь дело с человеческими поступками. За последнее столетие вряд ли кого-нибудь повесили на основании прямых улик без учёта косвенных, но на основании только косвенных улик повесили многих.
Как правило, историк разделяет распространённое заблуждение: он верит прямым свидетельствам — описаниям очевидцев, монетам, развалинам. Он не доверяет косвенным свидетельствам. Он тянется к прямым, как неумелый моряк к берегу.
Общепризнанно, что астрономия — одна из самых точных наук, однако она смело проникает в такие далёкие эпохи, о которых мы вряд ли когда-нибудь найдём прямые свидетельства. В то время как историки боятся говорить об обществе, развивавшемся на протяжении десятков тысяч лет, если у них нет документов, астрономы спокойно восстанавливают историю Солнечной системы, насчитывающую миллионы лет, только на основании свидетельств, которые им даёт настоящее. Астрономы, наблюдая туманности, солнца, мёртвые звезды, полагают, что это различные стадии, через которые прошла или пройдёт наша Солнечная система. Они представляют себе такой путь развития, который объяснил бы все имеющиеся факты. Время может внести поправки в их схему, но не может изменить их методологию.
У геологов тоже есть только одна отправная точка — настоящее, и они рассуждают так же, как астрономы. Они считают, что различные типы гор и рек представляют собой различные стадии роста и разрушения, и таким образом восстанавливают историю Земли.
Самые важные успехи в биологии были достигнуты исключительно благодаря косвенным свидетельствам. Один из биологов недавно сказал: эволюция как таковая принимается зоологами не потому, что кто-то видел, как она происходила, и не потому, что она основывается на логически последовательных доказательствах, а потому, что она соответствует всем данным таксономии, палеонтологии и географического распределения видов, и потому, что только её объяснение этих данных заслуживает доверия. Биология, в отличие от астрономии, располагает неким подобием прямых свидетельств, таких как кости и отпечатки вымерших животных. Эти свидетельства изучаются палеонтологией, но они не достаточны для эволюционной теории; они могут подтвердить или внести поправки в теорию, снабдить её некоторыми деталями, но не являются обязательными для самой теории. Данные палеонтологии не были основой для эволюционной теории, но эта теория вдохнула жизнь в палеонтологию. Теория эволюции заставила по-новому относиться к ископаемым, искать их с большим рвением, потому что она поставила перед людьми более важную цель, чем простое собирание фактов.
Ни к одной отрасли биологии это не имеет такого прямого отношения, как к биологии человека. До Дарвина она не располагала палеонтологическими данными. Первый гибралтарский череп был найден в 1848 г.; это произошло совершенно незамеченным. «Происхождение видов» появилось в 1859 г. И только когда люди привыкли к мысли о происхождении человека от обезьяноподобного существа, этот череп был извлечён из мрака забвения и стал звеном в цепи доказательств.
Биологи обратились в другую веру вовсе не благодаря прямым свидетельствам о человекообезьяне, а скорее наоборот: после того как они обратились в другую веру благодаря косвенным свидетельствам, они стали искать прямые, т. е. ископаемые остатки, чтобы подтвердить свои выводы и окончательно разгромить своих противников. Для этого потребовалось тридцать пять лет после выхода в свет «Происхождения видов». Тогда Дюбуа[16] отправился на поиски обезьяноподобного ископаемого и нашёл его.
С тех пор открытие следовало за открытием, и антропологов охватила тяга к прямым свидетельствам. Один из ведущих авторитетов в этой области говорит, что для серьёзного изучения истории рас большую ценность имеют те особенности, которые можно обнаружить в скелете, так как мы, естественно, ничего не знаем о коже и волосяном покрове доисторического человека, а только проводим рискованную аналогию с современным человеком. Он забывает о том, что Дарвин и Уоллес[17] создали эволюционную теорию, основываясь именно на «рискованной аналогии» с современными видами. Они рискнули и добились успеха, потому что в науке только смелостью можно завоевать прекрасную даму.
Так к чему же в конце концов привели эти прямые свидетельства — ископаемые черепа? Они изменили некоторые детали, но ни одного противника теории эволюции не обратили в новую веру. Скорее наоборот, многочисленные споры, возникшие вокруг питекантропа и пилтдаунского человека, были с удовольствием подхвачены фундаменталистами[18] чтобы дискредитировать эволюционную теорию в целом.
Именно у тех, кто изучает историю культуры, вера в прямые свидетельства наиболее твёрдо укоренилась. У них есть настолько огромный запас прямых свидетельств, что нет смысла полагаться на такую неравноценную замену, как косвенные свидетельства. Рукописи, надписи, горшки, постройки имеются в изобилии, поэтому мы с полным правом надеемся получить необходимые сведения только из этих источников.
Эта наивная вера в правоту нашего собственного зрения примечательна ещё и потому, что в XIX и в первой четверти XX в. историки потратили немало времени на дискредитацию тех самых свидетельств, на которые они опирались. Нибур возглавил борьбу с ранней римской традицией, которая до него принималась безоговорочно[19].
Но критики не удовлетворились разоблачением легенд, вскоре они отважились на борьбу с великими историками. Фукидид был современником, а иногда и участником событий, которые он описывал. Его свидетельства никогда не подвергались сомнению. Тем не менее, либерал Грот[20] обвинил его в том, что он пристрастный консерватор, который клевещет на греческих демократов. Геродот[21], может быть, легковерен, но его честность никогда не вызывала сомнений. Он писал о персидских войнах, основываясь на рассказах свидетелей; но учёные, заражённые модным скептицизмом, поехали в Марафон, чтобы проверить его данные, и доказали, что Геродот неправильно описал эту битву. Некоторые даже утверждали, что персы, а не греки победили в этом сражении. Моральные оценки были поставлены с ног на голову — герои ниспровергнуты, а негодяи возвеличены.
Удивительно, что после такого разгула скептицизма кто-то вообще продолжал писать историю. Многие историки надеялись найти более веские доказательства в твёрдом материале, вырытом лопатой. Для проверки фактов, записанных историками, были собраны надписи, но им так же нельзя доверять, как и историкам. Надписи редко бывают искренними, они часто льстят или носят «пропагандистский» характер. В любом случае они относятся к событиям, которые в то время казались наиболее значительными, но которые ни в коей мере не помогают нам понять развитие культуры. Горшки и кастрюли не лгут только потому, что не умеют говорить. Их основная заслуга — не считая того, что они проливают свет на ремесла — состоит в том, что их можно отнести к определённому периоду времени. Но какой в этом смысл, если нет событий, относящихся к этому периоду?
