Он вздрогнул от прикосновения теплой и нежной руки Жюдит.

— Жиль, — чуть слышно взмолилась она, — оставьте мне хотя бы это! Не отсылайте Фаншон…

Он не удержался и, прежде чем отпустить руку жены, быстро поднес ее к губам.

— Хорошо, она может остаться. Но пусть прикусит язычок. А не то пусть пеняет на себя.

Повелительный тон хозяина быстро развеял мимолетное чувство, возникшее между ними. Жюдит поправила развязавшийся от ветра шарф, повернулась и пошла к лестнице.

— Благодарю вас, — холодно произнесла она напоследок. — Я сама прослежу, чтобы слова Фаншон вам больше не передавали.

Непонятно, почему Жиль рассердился: судьба служанки была ему безразлична, но в последних словах Жюдит он почувствовал смутную угрозу;

Турнемин поспешил в кают-компанию, свое привычное убежище, и углубился в чтение одной из теснившихся на полке книг. Это был трактат Бове-Разо «Искусство выращивания индиго», которую добыл для него владелец одной книжной лавки Нью-Йорка; Жиль попытался сосредоточиться на разведении «синей травы» — он изучал это руководство с самого отплытия. Но безуспешно. Время высаживания семян, способы орошения, болезни ценной культуры сейчас его не интересовали. Неожиданное возвращение Фаншон взбудоражило Жиля сильнее, чем он предполагал, но еще больше выводила его из себя привязанность Жюдит к горничной — живому напоминанию о ненавистном для него прошлом.

Внезапный порыв ветра накренил судно, чернильница опрокинулась, книги и карты посыпались на пол, а у Жиля появился подходящий предлог прервать работу, чему он был несказанно рад.

«Кречет» снова вошел в полосу сильнейшего ливня. Выходя из кают-компании. Жиль накинул дождевик и пошел на мостик к капитану Малавуану.

С того момента, как Турнемин покинул палубу, прошло не так уж много времени, а небо, еще недавно такое голубое, теперь стало свинцовым из-за тяжелых туч, гонимых бешеным ветром.

Судно боролось с огромными волнами: на их гладких валах вскипала белая пена, в ней то и дело скрывались бушприт корабля и фигура кречета, расправившего крылья; босые матросы на реях демонстрировали чудеса акробатики, пытаясь убрать паруса.

Жиль подставил лицо яростному ветру, радуясь тому, как под его порывами разлетаются черные мысли, — он всегда искал бури и наслаждался ею с беззаботностью юности. Парусник совсем затерялся в безбрежном океане: громадные волны, подхлестываемые ураганом, обрушивали на него потоки пены, грозя поглотить хрупкое судно. Жиля это ничуть не страшило. Он не обращал внимания на бушующее море, потому что не сомневался: «Кречет» выстоит.

Да и капитан Малавуан был на посту: его зычные команды перекрывали рев волн и вой

ветра.

Широко расставив огромные ножищи, старый морской волк с посиневшими губами кричал в рупор — казалось, он повелевал разгулявшейся стихией, как рыжеволосый бог Нептун.

Жиль с трудом добрался до мостика. Капитан встретил его широкой довольной улыбкой: несомненно, моряк был уверен в судне, и такая переделка доставляла ему не меньшее удовольствие, чем самому Турнемину.

— Мы вошли в зону урагана. Ну и шквал был!

Теперь-то мы в самом центре, вот и стало тише.

Жаль, время теряем: ветер сносит нас с курса.

— Нам некуда спешить, капитан. Лишь бы женщины выдержали.

— Они же бретонки, сударь. Настоящие дочери моря. Что касается парижанки, я ей дал столько опиума, что она не проснется, даже если потолок рухнет ей на голову. Впрочем, скоро все утихнет.

— Как скоро, по-вашему?

Малавуан пожал плечами.

— Самое позднее, завтра утром. В тропиках бури очень свирепы, но проносятся быстро.

И действительно, перед рассветом ветер прекратился, волны улеглись, а когда первые лучи солнца осветили просторы Атлантики, люди увидели блестящую голубовато-сизую гладь бескрайнего моря. Бриз дул так слабо, что на развернутых парусах «Кречет» едва продвигался вперед.

Когда совсем рассвело, с парусника заметили судно, приближавшееся к нему с наветренной стороны по левому борту; капитан Малавуан разглядывал его в подзорную трубу.

— Итальянская бригантина, но что за снасти… — проворчал он. — Бьюсь об заклад, она побывала на английской верфи. А идет, между прочим, под испанским флагом.

Жиль тоже наблюдал появившийся корабль в подзорную трубу, потом нахмурился и с отвращением поморщился.

— Чувствуете запах? Я бы даже сказал смрад, он явно оттуда.

И правда, через несколько минут мерзкое зловоние вытеснило морскую свежесть; чем жарче становилось, тем сильнее чувствовалась вонь. От густой смеси пота и человеческих испражнений к горлу подкатывала тошнота.

Малавуан сокрушенно пожал плечами.

— Невольничье судно, месье, вероятно, направляется во Флориду, Сен-Огюстен или в Фернандину. После нескольких рейсов из Африки в Америку чисть не чисть эту плавучую преисподнюю, от вони не избавишься. Что же удивляться, в трюм такого судна — да разве оно одно — шкипер может засунуть, особенно если он жадный, до пяти-шести сотен негров. Как сельди в бочке.

А этот корабль почти пришел на место. Он уже насквозь пропитался смрадом.

— Пять-шесть сотен, вы говорите? — пробормотал Жиль, следя за судном: он различал неясные силуэты, двигающиеся по палубе. — Но это невозможно. В такой тесноте…

— Вот поживете на Санто-Доминго, увидите своими глазами, как выгружают этих несчастных, тогда поймете, что нет предела жадности работорговцев. С ней может сравниться только их жестокость да, пожалуй, тупоумие. Ведь загрузи они поменьше рабов да содержи их получше, весь груз доходил бы в целости и сохранности. А то иные почти половину скармливают рыбам. — И добавил, видя недоуменное лицо молодого человека:

— Разве вы не знали, когда покупали плантацию индиго и хлопка, что попадете в самый центр работорговли?

Жиль, как завороженный, не спускал глаз с испанского судна и в ответ только покачал головой. Там, вдали, по тихой сверкающей глади моря шел невольничий корабль под белоснежными парусами, словно невеста в подвенечном платье.

Но зловоние, исходившее от него, чувствовалось все сильнее и сильнее. Словно аппетитный на вид спелый плод, от которого осталась одна оболочка: внутри же гниль и черви.

Видя, как Турнемин сморщил нос, Малавуач приказал матросу принести ведерко со смоченными в уксусе тряпками, взял одну и протянул Жилю.

— Возьмите! Будете нюхать.

Но молодой человек со злостью отбросил резко пахнувшую тряпицу.

— Распорядитесь отнести это дамам. Должно быть, они уже попадали в обморок у себя в каютах…

Как будто в подтверждение его слов, на палубе появились Анна и Мадалена с позеленевшими лицами; они с трудом держались на ногах. Пьер Менар и два матроса поспешили к ним навстречу, Жиль и капитан не сдвинулись с места. Они даже не заметили женщин: все их внимание было приковано к невольничьему судну. Там происходило что-то странное…

Теперь стало ясно, что корабль выглядел таким чистым и белым лишь издали, в ярких лучах утреннего солнца; при приближении обнаружились грязные пятна: разодранные паруса, облохмаченные канаты, проломы в обшивке, а на палубе — зловещие алые пятна свежей крови.

Драма, разыгравшаяся на невольничьем корабле, еще не окончилась; если первое действие завершилось, то второе, еще более жестокое, если такое возможно вообще, только начиналось.

Жиль с ужасом увидел, как на рее повис страшный черный плод: тело негра — он еще дергался в агонии, — потом еще один и еще… несколько чернокожих были привязаны к мачтам за высоко поднятые руки, по их спинам ходила плеть.

— Наверно, на судне был бунт, — предположил капитан Малавуан. — А это расплата.

В утренней тишине вопли истязаемых и хлесткие удары плеток из бычьей кожи заглушали хриплые крики чаек. Дальше стало еще страшнее.

От ужаса пассажиры и экипаж «Кречета» не могли пошевелиться; корабли находились близко друг от друга, и теперь стало отчетливо видно, что черных рабов, скованных цепями, охраняли матросы, вооруженные мушкетами. Невольники яростно дергали цепи, пытаясь освободиться, а матросы по двое хватали за руки, за ноги валявшихся на палубе и бросали их за борт.