– Кто-то глаз не сводит?
– Час по улицам на поверхности шлялась, чтобы прилично выглядело.
– Пива не? – Он сходил к холодильнику, из ящика, который держал внутри, вынул две банки, одну протянул Шасте.
– В общем, есть один парень, – говорила та.
Ну а как иначе, только чего тут кипятиться? Если б ему каждый клиент, начинавший с этого, давал по никелю, он бы уже на Гавайи переселился, бухал бы круглосуточно да врубался в волны Уаймиа – а еще лучше, нанял бы кого-нибудь другого, чтоб врубались за него…
– Господин приличных убеждений, – хмыкнул он.
– Ладно тебе, Док. Женатик он.
– Что-то… про деньги.
Она откинула волосы, которые вообще-то никуда и не падали, и вздела бровь: и что?
Доку-то ништяк.
– А жена – она о тебе знает?
Шаста кивнула.
– Но она тоже кое с кем видится. Только тут все не как обычно – они вместе одну жуткую аферку крутят.
– Отвалить с мужниным состоянием, ну, я, кажется, слыхал о таком – пару раз в Л.А. бывало. И… чего именно ты от меня хочешь? – Он отыскал бумажный кулек, в котором принес домой ужин, и стал деловито притворяться, будто что-то на нем записывает: мундир приличной цыпы, макияж должен изображать свое отсутствие или что угодно – ему светил прежний знакомый наезд, которых от Шасты рано или поздно всегда можно дождаться. Будет ли когда-нибудь этому конец, подумал он. Конечно, будет. Уже был.
Они прошли в гостиную, и Док растянулся на кушетке, а Шаста осталась на ногах и как бы дрейфовала по всей комнате.
– Это… они хотят, чтоб и я туда влезла, – сказала она. – Думают, у меня к нему доступ, когда он уязвим – или уязвимее обычного.
– С голой жопой и спит.
– Я знала, ты поймешь.
– И ты, Шаста, по-прежнему стараешься прикинуть, правильно это будет или нет?
– Хуже. – Просверлила его тем взглядом, который он помнил прекрасно. Когда помнил, то есть. – Насколько я должна быть ему верна.
– Надеюсь, ты не у меня это хочешь узнать. Помимо обычного шаблона, которым люди обязаны тем, кого ебут на постоянной основе…
– Спасибо, Дорогая Эбби про то же самое говорила.
– Ништяк. Стало быть, эмоции в сторону – давай глядеть на деньги. Сколько он за твое жилье платит?
– Целиком. – Лишь на секунду он уловил прежнюю дерзкую ухмылку с прищуром.
– Солидно?
– За Хэнкок-Парком.
Док насвистел заглавные ноты битловской «Любовь не купишь», забив на то, как Шаста на него посмотрела.
– И ты, конечно, за все даешь ему расписки.
– Гондон ты, если б я знала, что ты злишься до сих пор…
– Я? У меня профессиональный подход, только и всего. Сколько женушка и мол-чел тебе за это предлагают?
Шаста назвала сумму. Доку приходилось гонять по Пасадинской трассе наперегонки с пришпоренными «роллзами», набитыми возмущенными сбытчиками герыча, – сотня миль в час по туману, давай порули по грубо сработанным зигзагам, – приходилось гулять по закоулкам к востоку от реки Л.А., а для обороны в карманах штанов лишь заемный гребень для афро-шевелюр, входить в Окружной суд Лос-Анджелеса и выходить из него с небольшим состоянием в виде вьетнамской дури, а теперь уже едва ли не убедил себя, что с той безрассудной эпохой, считай, покончено, – однако вот после такого ему опять стало как-то нервно в душе.
– Это… – тут бы осторожней, – тогда это не просто парочка «полароидов» с порнухой. Шмаль в бардачок – не ‘от такое ‘от…
В былые времена она неделями могла обходиться чем-нибудь не сложнее напученных губок. Теперь же вываливала на него такую тяжелую смесь лицевых ингредиентов, что прочесть их он вообще не мог. Видать, научилась в актерской школе.
– Не то, что ты думаешь, Док.
– Не переживай, думать я начну потом. Еще что?
– Толком не уверена, но, по-моему, они хотят его упрятать в какую-то дурку.
– В смысле – по закону? или типа похитить?
– Мне не рассказывают, Док, я просто приманка. – Подумать только, и такой печали у нее в голосе не звучало никогда. – Слыхала, ты в городе кого-то видишь?
Видишь. Ну-ну.
– О, ты про Пенни? миленькая цыпа с плоскости, по сути ищет тайных оттягов хиппейской любви…
– И кроме того – что-то вроде младшего окружного прокурора в конторе у Эвела Янгера?
Док приподзадумался.
– Считаешь, там кто-то может пресечь?
– Я далеко не ко всякому с этим могу прийти, Док.
– Ладно, поговорю с Пенни, посмотрим, что рассмотрим. Твоя счастливая парочка – у них имена с адресами есть?
Услышав фамилию господина постарше, он сказал:
– Это не тот ли Мики Волкманн, который вечно в газетах? Шишка недвижимости?
– Док, об этом никому рассказывать нельзя.
– Глух и нем, работа такая. Телефончиками не желаешь поделиться?
Она пожала плечами, нахмурилась, продиктовала номер.
– Попробуй никогда по нему не звонить.
– Ништяк, а как мне с тобой связаться?
– Никак. Со старой квартиры я съехала, живу где придется, не спрашивай.
Он чуть не сказал: «У меня тут место есть», – хотя его на самом деле не было, – но уже заметил, как она озирает все, что здесь не изменилось: подлинная Доска для Дротиков из Английского Паба на колесе от фургона, лампа с крыльца борделя – с пурпурной психоделической лампочкой, у которой нить накала вибрирует, – коллекция моделей лихих тачек, спаянных исключительно из банок от «Курза», пляжный волейбольный мяч с автографом Уилта Чемберлена, оставленным люминесцентным фетровым маркером «Дэй-Гло», картина по бархату и прочее, и прочее, – с гримасой, надо признать, отвращения.
Он проводил ее вниз по склону до машины. Вечера среди недели здесь не слишком отличались от вечеров по выходным, и эта часть городка уже вся бурлила гуляками, питухами и сёрферами – они орали в переулках, торчки вышли на промысел хавчика, парни с плоскости выгуливали стюардесс, а плоскостные дамочки с чересчур приземленной дневной службой надеялись, что их за таковых примут. Выше по склону и за полем зрения поток машин по бульвару с трассы и на трассу издавал гармонично фразированные выхлопы, которые эхом летели к морю, где экипажи нефтеналивных танкеров, слыша их, могли бы решить, что это своими ночными делами занимается дикая природа экзотического побережья.
В последнем кармане тьмы, перед сияньем Набережного проезда они помедлили – неизменный маневр пешеходов в этих местах, обычно он предваряет поцелуй или хотя бы цап за жопу. Но Шаста сказала:
– Дальше не ходи, уже могут присматривать.
– Позвони мне или как-нибудь.
– Ты меня, Док, никогда не подводил.
– Не волнуйся, я…
– Нет, я в смысле – по-настоящему.
– А-а… да подводил.
– Ты всегда был верен.
На пляже темно уже не первый час, много Док не курил и мимо никто не проезжал – но не успела Шаста отвернуться, он бы поклялся, на лицо ее упал свет, оранжевый, как сразу после заката, такой поймает, когда повернешься к западу поглядеть на океан – кого принесет оттуда последней волной дня, прибьет к безопасному берегу.
Машина у нее хотя бы та же – «кадиллак» с откидным тряпичным верхом, он у Шасты всегда был, «эльдорадо-биарриц» 59-го: его купили с рук на какой-то стоянке по Западной авеню, где они стоят близко к проезжей части, и запах того, что они там курят, сдувает прочь. Когда Шаста уехала, Док присел на лавочку на Эспланаде, за спиной в гору уходил долгий склон горящих окон, и стал смотреть на светящиеся цветы прибоя и огни запоздалых машин, что чертили зигзаги по дальнему склону Палос-Вердес. Перебрал все, чего не спросил: к примеру, насколько она теперь зависит от гарантированного Волкманном уровня праздности и власти, насколько готова вернуться к стилю жизни бикини-с-футболкой и насколько не станет ни о чем жалеть. Менее всего спрашивабельным было: много ли страсти питает она к старине Мики? Док знал вероятный ответ: «Я его люблю», – что ж тут еще? С невысказанным примечанием, что в наши дни словцо это слишком уж заезжено. Если претендуешь на хиповость – непременно всех «любишь», не говоря уже о прочих полезных применениях, вроде завлечения людей в половые игрища, заниматься которыми при наличии выбора им, может, и не слишком бы захотелось.
