Генрих попросил брата посетить большое собрание «нотаблей», т. е. влиятельных лиц, которое он созвал 15 сентября, но Алансон отказался. Екатерина считала, что «на него дурно повлияли люди, убедившие, что, если он пойдет, то выслушает много неприятного в свой адрес». Главное, чего хотела королева-мать — ее младший сын должен удержать Камбре. Он вернулся туда в начале сентября для переговоров с испанцами и голландцами. К ноябрю он вновь приехал во Францию и решил оставаться в Шатотьерри, где надеялся собраться с силами под опекой Екатерины. Она была поражена, когда услышала, что Алансон решил продать Камбре испанцам. Она писала ему о позоре и бесчестье, которые в этом случае он навлечет на страну: «Я умираю от тревоги и унижения, когда думаю об этом». Екатерину глубоко огорчала скандальная история с Камбре, но, вероятно, она еще не понимала, насколько болен ей младший сын. Он начал кашлять кровью и никак не мог поправиться. Полагая, что состояние сына и политическая ситуация начинают стабилизироваться, Екатерина уехала. Но Алансон вновь взялся за свое, подначиваемый своей свитой, которая любила петь ему в уши, как несправедлив к нему брат-король.

После краткого визита Екатерины в Шатотьерри 31 декабря 1583 года, когда мать пыталась помочь Алансону, все еще торговавшемуся из-за Камбре, она обнаружила, что сын вовсе не намерен слушать ее советов, и возвратилась в Париж. Здесь она слегла — сказывалось напряжение из-за семейных неурядиц. Наконец, 12 февраля 1584 года, Алансон прибыл повидаться с матерью. Несмотря на то, что она лежала в постели с высокой температурой, он уговорил ее вместе навестить брата и поблагодарить за обещания поддержки. Екатерина с радостью пожертвовала здоровьем, лишь бы увидеть, как ее сыновья обнимутся. Она писала Бельевру, что никогда не испытывала такого счастья после смерти супруга, и плакала от радости.

Братья вместе отпраздновали карнавал, во время которого Алансон устроил настоящий дебош, «предаваясь эротическим излишествам со всей силой своего порочного темперамента». Затем больной молодой человек вернулся в Шатотьерри, где в течение марта опять сильно болел. Екатерина, приехав навестить его, застала его лежащим в постели, с кровавой рвотой и сильной лихорадкой. Эти симптомы были слишком знакомы королеве-матери. Но она, поверив докторам, что сын проживет до преклонных лет, если будет вести размеренную жизнь, приняла краткое улучшение за знак выздоровления и уехала в Сент-Мор. По прибытии же туда ее встретило известие: Алансон умер 10 июня 1584 года, вскоре после их расставания.

Несмотря на все беды, которые учинил ее младший сын, его неуживчивость в отношении брата и тяжелый характер, горе матери было неутешно. Это прослеживается в короткой записке, посланной Бельевру 11 июня: «Зачем я живу так долго? Я обречена видеть преждевременную смерть многих людей, хотя и понимаю: нужно повиноваться Господней воле, ибо ему все принадлежит, и Он дает нам детей на тот срок, какой считает нужным». Ее отчаяние было бы еще более острым, если бы она могла предвидеть, как повлияет смерть наследника престола на судьбы католиков во Франции. Ибо, пока Генрих с Луизой не произвели на свет продолжателя династии Валуа, что было весьма маловероятно, следующим правителем Франции должен был стать еретик, Генрих Бурбон, король Наваррский.

Екатерина едва справилась с похоронами младшего сына 25 июня 1584 года[59], когда вдруг разразилась свистопляска вокруг вопроса о престолонаследии. Католические лиги, запрещенные в 1577 году, снова оживились и пришли в действие под предводительством герцога де Гиза, его братьев и других представителей этого дома. Они стремились предотвратить восшествие на трон Генриха Наваррского и создать Священную Католическую Лигу, которая искоренит протестантизм во Франции и Фландрии. Гиз попросил о поддержке Филиппа Испанского, который дал согласие на поддержку ультракатолических сил. Между ними был подписан договор в Жуанвиле в первые дни 1585 года.

Вместо еретика Генриха Наваррского Священная Католическая Лига в качестве претендента на трон прочила французам его престарелого дядюшку, кардинала де Бурбона. Католики произносили демагогические речи, священники вещали с кафедр, разражаясь полемическими тирадами, призывая вступать в Лигу и объявить вне закона «гнилой род Валуа». Здоровье Екатерины все ухудшалось, после смерти Алансона она стремительно постарела, но, несмотря на ревматизм, подагру[60], колики и невыносимую зубную боль, оставалась неутомимой в стремлении не допустить Гизов к наследованию трона и уберечь короля от их доминирования, как в свое время случилось с нею.

С момента смерти Алансона Генрих ясно дал понять, что рассматривает зятя в качестве законного наследника, заявив: «Я признаю короля Наваррского своим единственным наследником… ибо он — принц благородного происхождения и доброго здравия. Я всегда любил его и знаю, что он любит меня. Он немного резок и вспыльчив, но в глубине души — человек хороший. Я уверен, что мое расположение обрадует его, и мы найдем общий язык». Он же предупреждал Наваррского: «Брат мой, хочу предупредить, что, как бы я ни сопротивлялся, я не в состоянии предотвратить коварные замыслы герцога де Гиза. Он вооружается. Будьте настороже и не делайте лишних движений… Я же пошлю кавалера… и он изложит вам мои намерения. Ваш добрый брат, Генрих». По мере появления безошибочных признаков мятежных настроений среди ультра-католиков Генрих, в своем публичном заявлении, обращенном к прево торговой гильдии, поддержал первого принца крови: «Я весьма удовлетворен поведением моего кузена Наваррского… кое-кто пытается выжить его, но я буду заботиться, дабы у них ничего не вышло. Я нахожу более чем странным, что вообще поднимаются споры, кто станет моим наследником, как будто здесь возможны какие-либо сомнения».

Однако, при всей похвальности, эти добрые намерения короля оставались, в сложившихся обстоятельствах, лишь громкими, но пустыми речами. Генрих поддерживал Наваррского и надеялся, что сможет обратить того снова в католицизм (это было бы уже пятой сменой религии!). Даже ближайший советник и друг Наваррского, Филипп Дюплесси-Морнэ, говаривал ему: «Ваше величество, настало время полюбить Францию». Но Наваррский упорствовал, понимая, что время для смены религии еще не пришло, а ему негоже терять поддержку протестантов. Король также не спешил заключать полный союз со своим наследником, чтобы в открытую защищать его права. Вместе они могли бы выстоять против угрозы со стороны Гизов, но это также означало бы коалицию королевской власти с гугенотами. Эта идея отпугивала короля не только с религиозной стороны, хотя он день ото дня становился все большим религиозным фанатиком: объединение с протестантами и Наваррским могло разозлить умеренных католиков, которые мечтали разрешить ситуацию мирным путем, но не стали бы терпеть торжества гугенотов.

По мере роста католических лиг в провинциях, сливавшихся со Священной Католической Лигой, Гизы получали оружие и солдат от Филиппа, из Нидерландов. Родичи герцога де Гиза, герцоги Эльбеф, Омаль, Меркер и Майенн, разожгли восстания в Нормандии, Бретани, Пикардии и Бургундии и повели войска захватывать ключевые города, включая Бурж, Орлеан и Лион. Ситуация, имевшая место десятилетие назад, повторилась в обратном порядке: теперь протестанты, желая видеть Генриха Наваррского королем Франции, предоставляли поддержку королевской власти, а многие католики превратились в подрывной элемент, подкапываясь под правящий дом.

К весне 1585 года Генрих де Гиз собрал в Шалоне более 27 тысяч человек. Франция разделилась примерно пополам: север и центр принадлежали Лиге, а юг и запад оставались под контролем протестантов и сторонников короля — поскольку король поддерживал Генриха Наваррского. Генрих ответил на происки Гизов, наняв швейцарцев и обратившись за помощью к матери. Еще вернувшись из Польши, он понемногу начал смещать Екатерину с ее позиции главного советника, выдвигая своих миньонов на важные посты. Двое фаворитов короля, герцоги Жуайез и д'Эпернон, получили высокие должности при дворе и оказывали на короля огромное влияние. Эпернон часто говорил Генриху гадости о королеве-матери, обвиняя ее в старческом маразме и ненадежности. Конечно, Екатерина знала о происках врага и ненавидела его, но была бессильна, ибо сын полностью подпал под его влияние. В своей флорентийской манере она тянула время, веря, что, рано или поздно, фаворит сам себя изживет. Никто не любил Генриха так, как мать, и она могла ждать удобного случая, чтобы доказать свою преданность снова и снова. Теперь ее время пришло.