— Все это очень возможно, вождь, но что касается этих последних, они не будут не только невольницами и приготовлять пищи вашим воинам, но наверное будут переданы в мои руки: я признаюсь вам, что когда мое решение принято, оно неизменно; итак, вам остается или согласиться, или отказать.

— На том условии, брат мой, что главный белый охотник укажет тропинки, ведущие к лагерю белых.

— Я даю вам в этом честное слово, вождь.

— Это хорошо, Анимики любит охотника, почему же какое-нибудь недоразумение встанет между двумя славными воинами из-за женщин? Анимики сделает все, что желает мой брат, он обещает это, давая клятву на тотеме и священной трубке его нации.

— Благодарю вас, вождь, у меня есть ваше слово, и я буду его беречь; я знаю, что вы не откажетесь от него. Теперь выслушайте меня со вниманием: три тропинки ведут к лагерю эмигрантов. Две из них спускаются с горы, третья есть та самая тропинка, которую эмигранты выбрали, чтобы достигнуть удобного места, где бы можно было провести ночь. Так вот что я предлагаю брату моему, предводителю Кроу: сахем разделит воинов на три части: две первые будут состоять из тридцати воинов каждая; в третьей будет около сорока человек. Эта последняя, как самая многочисленная, отправится по нижней тропинке, чтобы отрезать выход белым и помешать тем из их друзей, которые, как сказал Бенито Рамирес, расположились лагерем в двух или трех милях отсюда и поспешат к ним на помощь. Над каким же отрядом хочет принять славный вождь начальство?

— Самый опасный пост приходится по праву Анимики; он отправится по нижней тропинке.

— Пусть будет так, — сказал Валентин, — этот пост будет принадлежать моему брату; теперь я хочу ему объяснить, почему нападение не может произойти прежде двух часов утра.

— Уши вождя готовы слушать.

— Потому что на расстоянии четверти версты отсюда расположились лагерем в горах около сорока северо-американских белых охотников, отдавшихся добровольно под мое начальство; этих охотников я должен известить; они помогут исполнению вашего предприятия; это позволит вам, вождь, усилить ваш отряд, взяв с собой вместо сорока воинов пятьдесят. В два часа пополуночи крик филина, повторенный два раза, даст сигнал к началу нападения. Если один из отрядов не ответит на призыв, значит, что-нибудь помешало, и атака будет временно отложена. Удобно ли вам все это, вождь?

— Сама мудрость говорит устами моего брата; его речи глубоко врезались в голову Анимики; вождь не забудет их и послужит примером послушания для своих солдат.

— Хорошо, так как мой брат хорошо понимает меня и вполне согласен со мной, то, кажется, уже время нам расстаться; мы не можем терять ни минуты, если хотим начать действовать в назначенный час. Курумилла, великий вождь Ароканский, укажет моему брату тропинку, по которой нужно следовать, чтобы достигнуть поста на нижней тропинке; когда это будет сделано, вождь попросит Курумиллу возвратиться ко мне; мне необходимо с ним последовать, кроме того он послужит проводником для тех из воинов, которых сахем изберет, чтобы следовать за сеньором Рамиресем и мной; Курумилла приведет их сюда; мы их здесь подождем.

— О, мой брат охотник всегда прав; Анимики возвратится в лагерь; через два часа воины, обещанные вождем, будут приведены сюда сахемом.

Индеец встал тогда, грациозно поклонился обоим собеседникам и, проскользнув как змея между хворостом и кустами, исчез почти мгновенно из глаз Валентина и Рамиреса.

После ухода индейца они в продолжение нескольких минут молчали, наконец поднялись и удалились по направлению, противоположному тому, которое принял вождь Кроу.

Они достигли вскоре чего-то вроде перекрестка, если можно дать такое название пространству земли посредственной величины, лишенному совершенно деревьев, где сходились или, вернее, спутывались несколько следов, оставленных дикими животными, и посреди которых, если всмотреться поближе и с большим вниманием, можно было легко разглядеть и следы недавнего прохождения большого количества людей.

— Здесь мы расстанемся, мой дорогой дон Октавио, — сказал Валентин, сжимая с любовью руки молодого мексиканца, — вы потрудитесь возвратиться в лагерь достойного капитана Кильда и станете наблюдать, чтобы ничто не помешало исполнению нашего намерения, я же отправлюсь предуведомить моих товарищей, которые расположились в ста шагах отсюда. Во всяком случае, раньше двух часов я возвращусь.

— Вы застанете меня на этом месте, сеньор дон Валентин, готовым исполнять ваши приказания.

— Все будет так, как условленно, мой друг; до скорого свидания.

Валентин Гиллуа сделал несколько шагов с целью удалиться, потом вдруг остановился, как бы раздумывая с минуту, и с живостью обратился снова к Рамиресу.

— Кстати, — сказал он, — я забыл сообщить вам, что, несмотря на клятву, которую мне дал сахем на тотеме и священной трубке своей нации, я питаю очень посредственную доверенность к нашим союзникам краснокожим. Кроу — это индейцы-грабители, которые ненавидят белых; они могут очень хорошо воспользоваться этим случаем, чтобы сыграть над нами какую-нибудь штуку.

— Carai! — вскричал Бенито Рамирес, содрогаясь при мысли об этом, — неужели вы считаете их способными на подобную измену?

— Я не скажу вам ни да, ни нет; хотя все держалось в тайне, я ужасно боюсь, чтобы этот демон Анимики, который неуловим, как змея, не подозревал бы меня в содействии той неудаче, которую он испытал при атаке лагеря эмигрантов.

— Вы это думаете?

— Я не знаю, что подумать; но что бы там он ни думал по этому предмету, это меня еще не так беспокоит; я убежден, что он не решится задумать против меня ничего открыто; он знает очень хорошо, что он не будет самым сильным, между тем очень возможно, если представится благоприятный случай, он воспользуется им; если я стану жаловаться, он сумеет оправдаться в своем участии; я думаю, не худо будет принять какие-нибудь предосторожности.

— Но какие же? Я, право, не вижу…

— Потому что вы не хотите потрудиться поразмыслить, мой друг, — прервал Валентин. — Не говорил ли я вам, что у меня есть человек сорок друзей, на которых я могу рассчитывать?

— Правда, вы мне говорили об этом.

— Итак, я разделю свой отряд на два; то есть я вверю вам двадцать человек из моих охотников, которым я позабочусь дать особые приказания; если вы заметите между нашими союзниками подозрительное колебание, то с помощью этих храбрых людей, из которых каждый стоит четырех индейцев, вам будет легко обращаться с воинами Кроу и даже в случае надобности заставить их образумиться.

— Эта мысль превосходна, дорогой сеньор, — вскричал Бенито с радостью, — я вижу, что вы думаете обо всем.

— Мой друг, — отвечал первый добродушно, — разве это не моя обязанность? Окруженный двадцатью решительными людьми одной с вами расы, вам нечего более будет опасаться. Индейцы поймут, что всякая измена невозможна, и станут действовать согласно; вы видите, что все устроится очень просто.

— В самом деле очень просто, сеньор, — сказал, смеясь, охотник, — а все-таки нужно было немного об этом подумать.

— Теперь я вас покидаю, — возразил Валентин Гиллуа. — Через два часа, как мы договорились, мы встретимся здесь.

— Я постараюсь не опоздать; до свидания, сеньор Валентин…

Двое людей пожали друг другу руки и на этот раз расстались окончательно.

Бенито Рамиресу — мы продолжаем давать ему это имя — удалось пробраться в лагерь эмигрантов, не замеченным часовыми, которые, утомленные в продолжение длинного дня и не надеясь встретить какую-нибудь опасность, не соблюдали строгого надзора и спали, так сказать, с открытыми глазами.

Полное спокойствие царствовало в лагере; эмигранты, завернувшись в покрывала и улегшись вокруг наполовину потухших огней, погрузились в глубокий сон.

Два часа протекли, и никакое событие не нарушило тишины и спокойствия лагерной жизни.

Бенито Рамирес, который расположился под густым кустарником дикой смородины, удалился, не возбудив ничьего внимания.