— Да ведь такого пути совсем не существует, который бы так сократил дорогу! — вскричал Валентин со смехом.

— Знаю, сеньор, но у меня была своя цель, — ответил молодой человек тем же тоном.

— А, понимаю, продолжайте.

— Слишком много речей, — заметил индеец недовольным тоном, — бледнолицый чересчур болтлив.

Обоих охотников рассмешило нетерпение их товарища; но Рамирес продолжал, не обращая ни малейшего внимания на резкое замечание вождя кроу.

— Капитан Кильд принял мое предложение, но несколько изменил его. Вот его план, который, надо отдать ему справедливость, отлично выдуман: если женщины могут пройти по этой тропинке, то и мужчины также могут; но, во избежание толкотни, женщины пройдут прежде, а через несколько часов и мужчины пойдут по той же дороге. Сказано — сделано. Женщины отправились в путь, и вы видели их лагерь; капитан Кильд следует на некотором расстоянии, и теперь его лагерь на три с половиной мили ниже этого. Вот как!

— Да это чрезвычайно остроумно! — вскричал Валентин Гиллуа со смехом. — Но куда же девалось обычное благоразумие капитана Кильда?

— А что?

— Как же: он разделяет свой отряд на две части и слабейшую посылает вперед; кроме того сам он располагается лагерем в трех с половиной милях от этой части отряда, так что в случае надобности не может даже защитить ее.

— На эти два замечания нетрудно ответить: когда он послал женщин вперед, он надеялся присоединиться к ним, и если не сделал этого, так потому, что время не позволило, а он не отважился продолжать путь в темноте; притом, так как после сделанной воинами великого сахема Анимики попытки на нападение капитана Кильда более ничто не беспокоило и он не видел с тех пор ни одного краснокожего, к тому же многочисленные лазутчики, которых он посылает каждый день на расследование, не замечали ничего подозрительного, то достойный капитан считает себя в полнейшей безопасности и твердо убежден, что никто более не интересуется им; к тому же я стараюсь поддержать его в этом убеждении, и в результате выходит, что капитан Кильд не опасается никакого нападения.

— Сколько бледнолицых охотников в лагере, о котором говорит мой брат? — спросил индеец, все время следивший за его рассказом.

— В том, где я нахожусь?

— Да.

— Около сорока; но предупреждаю вас, что это самые отважные из всего отряда, настоящие демоны, и если вы не захватите их врасплох, вам, пожалуй, несдобровать.

— Пусть мой брат, бледнолицый охотник, укажет нам дорогу, так мы их захватим.

— Я для того и пришел, вождь.

— Так вы согласны на внезапное нападение?

— Да, в эту же ночь, сеньор, и вот почему: эту ночь отряд капитана Кильда разделен надвое, и потому наша задача будет легче.

— Хорошо сказано; молодая голова и старая, мудрость, — заметил индеец.

— Завтра капитан Кильд снова соединит свой отряд и уж больше не разделит его надвое, как сегодня; теперь он слишком хорошо узнает неудобства этого; и тогда, если мы атакуем его, нам придется иметь дело не с сорока людьми, а с восемьюдесятью; это заслуживает, мне кажется, внимания.

— Действительно, вы совершенно верно рассудили, я с вами согласен; но в такой серьезной экспедиции нельзя действовать опрометчиво, для нас очень важно благоразумие и умение взяться за дело; одна неудача испортит все мы должны так взвесить все обстоятельства, чтобы быть уверенными в успехе.

— Мой брат, Искатель следов, говорит правду. Он великий, мудрый воин; он даст нам совет.

— Так посоветуемся.

Анимики поклонился.

— Посоветуемся, — сказал он.

— Хорошо; мое мнение, что надо напасть, следовательно, на этот счет мы все одного мнения; разница только в средствах исполнения нашего замысла, а это важнее всего уяснить, если мы хотим добиться успеха. Пусть брат мой сахем изложит свой план; его братья бледнолицые слушают.

Сахем раза три кивнул головой, покурил в продолжение нескольких минут свою трубку и затем, передав ее Валентину, сказал:

— Искатель следов друг краснокожих; эта война ведется не в его интересах, ему не нужно мстить за оскорбления; он дерется для того, чтобы помочь своим братьям краснокожим своей храбростью, как великий храбрец, и своей мудростью при совещательном огне. Анимики первый сахем своего народа; он должен отомстить за своих воинов, убитых этой собакой, вором бледнолицых; слова, которые он будет произносить, будут, против его воли, дышать ненавистью и гневом, а ненависть плохой советчик: она ослепляет самых проницательных людей. Вождь не составил никакого плана; он не может составить хорошего, потому что все будет подсказано ему ненавистью; он не станет говорить; одному только великому охотнику бледнолицых следует сказать свое мнение, потому что это мнение, как подсказанное одним чувством справедливости, будет хорошо; у Искателя следов взгляд проницателен, как у орла, храбрость велика, как у серого медведя, а мудрость равняется мудрости змеи. Пусть он говорит; сахем послушает его и скажет: это хорошо. Я кончил.

— А вы, сеньор Рамирес, что думаете об этом?

— Сеньор Валентин, сахем говорил очень мудро; я вполне разделяю его мнение; скажите, что нужно делать, и мы будем повиноваться вам.

Охотник с минуту собирался с мыслями, затем, передав трубку вождю Кроу, начал так:

— Пусть будет по-вашему. Я скажу, что делать, если вы отказываетесь.

Оба утвердительно кивнули головой.

— Я думаю, вождь, — продолжал Валентин, — что вашим воинам надо дать отдохнуть до полуночи; проспав таким образом часов шесть, они встанут бодрые свежие и будут в состоянии храбро сражаться. Притом я заметил, что вторая половина ночи, часам к двум гораздо темнее первой, так что легче захватывать врасплох; следовательно, мы сделаем попытку не раньше двух часов.

— Ага! — вскричал вождь с восторгом.

— В полночь, — продолжал Валентин, — мы разбудим воинов, они встанут, возьмут свое оружие и поползут, как змеи, к лагерю бледнолицых; потом, по вашему сигналу, они со всех сторон ворвутся в лагерь, и могу вас уверить, что если они как следует примутся за дело, то им нетрудно будет обессилить людей, захваченных посреди сна.

— Так! Мой брат хорошо говорит, все это справедливо. Но какой дорогой краснокожие подойдут к лагерю бледнолицых? Великий охотник забыл сказать об этом своему брату.

— Нет, я нисколько не забыл, — отвечал Валентин с двусмысленной улыбкой, — но прежде чем сделать это открытие, мы должны условиться относительно наших действий, вождь; я хочу обратиться к вам с просьбой и получить от вас на нее обещание.

— Пусть мой брат объяснится; Анимики его любит, и если может, то сделает все, что он желает.

— Я надеюсь на это, вождь.

— Но почему же, — возразил индеец, — мой брат охотник ждал так долго, чтобы обратиться с этой просьбой к своему другу?

— Почему? Я вам сейчас скажу, вождь. Прежде всего я хотел уверить вас, что я поступаю с вами искренно; у меня нет намерения вас обмануть, и вы можете положиться на меня.

— Я никогда не сомневался в моем брате; он не сумеет не сдержать своего слова, как старая болтливая женщина; я жду, чтобы мой брат объяснился.

— Итак, вождь, без длинных фраз: я отказываюсь объявлять войну женщинам, существам слабым, которые не могут защищаться; женщина, какой бы ни было нации и цвета кожи, не должна быть принимаема воинами за врага; храбрые воины должны убивать мужчин, уважать и покровительствовать женщинам; говоря в нескольких словах, я желаю, чтобы вы дали обещание на тотеме, великой трубке мира, священной для вашей нации, заключить со мной союз, по которому все женщины с белыми лицами, находящиеся в лагере, не только будут избавлены, укрыты от всякой опасности, но отданы под мое исключительное покровительство; я один буду иметь право располагать их судьбой; на этом условии я помогу моему брату всей моей властью и предоставлю в его распоряжение все богатства, заключающиеся в лагере.

— Мой брат требует многого; Кроу нуждаются в невольниках; белые женщины умеют хорошо приготовлять пищу воинам.