Однако лично у меня к полыни-чернобыльнику вполне доброе, светлое отношение. Тем более что она известна как народное целебное средство «от желудка» и ещё — противовоспалительное и желчегонное. Именно на нёй настаивают виноделы известный у нас вермут; да и экзотичный французский абсент, который отличали знаменитые художники-импрессионисты (Поль Гоген даже назвал его «единственным напитком, достойным художника», а Эдуард Мане написал картину «Любитель абсента»), не что иное, как полынная настойка. Про абсент помолчу, не пробовал, но я тоже люблю терпкий степной запах полыни и даже её горьковатый привкус. Может, это связано с тем, что мне в отрочестве не однажды доводилось заготавливать полынные веники. Притом если за берёзовыми мы ходили с отцом, то за полынными — с матерью или сестрой Валей. Оно и понятно: веники для метения полов — забота женская. Ломали полынь обычно также в середине лета, когда на ней мелкие резные листья и желтоватые шишечки-цветочки особенно пахучи и крепки. Чаще всего брали её на недальнем Гуринском косогоре, по всему верху которого, на грани с пашей, она росла сплошняком. Вязанки из метельчатых, густо разветвлённых стеблей полыни были полегче, чем из берёзовых веток, и я храбро взваливал основную ношу на свои плечи, как и положено мужику, даже если он пока жидковатый, голенастый отрок.

Шиньгать полынь было ненужно. Веники вязала мать, собирая пучки ребристых стеблей «по руке». А мне оставалось только подравнивать их, обрубая топором торчавшие комельки, и потом, связав попарно, развешивать рядом с берёзовыми на соковое вешало, пересекавшее наискосок тенистый чердак хлева. Там они вместе подсыхали и ждали своей очереди, своего вызова на предназначенную им службу — подметальную или парную. Между прочим, в этих вениках на повети почему-то особенно любят прятаться на ночь вездесущие воробьи. Но прежде чем угомониться и задремать, они устраивают там шумные свары, точно расшалившиеся ребятишки. Потому, наверно, и родилось шутливое присловье, которым «счувают» не в меру разошедшихся шалунов: «Чего расшумелись, как воробьи в вениках?»

И почему-то зачастую с веником бывают связаны именно иронические пословицы да загадки. К примеру, о невесте, не обременённой приданым, говорят с усмешкой: «За ней — только гребень, да веник, да алтын денег». Достоинство старинного алтына, напомню, укладывается в три копейки. А загадка о венике, «популярная» в пору нашего деревенского детства, звучала и вовсе несерьёзно: «Дядя Афанасий верёвкой подпоясан, по полу елозит, попу не занозит»…

Впрочем, вспоминается связанная с веником и очень даже серьёзная и мудрая народная притча, которую сам Лев Толстой пересказал специально для детей. Я уж давненько её читал, детали подзабылись, но смысл, помню, примерно такой. Тяжело заболев, отец собрал сыновей у изголовья и завещал им жить в согласии, держаться вместе. А чтобы подкрепить важность своего наказа наглядным примером, подал им веник и предложил переломить. Те, как ни мяли его в руках, ни гнули через колено — всё напрасно. Тогда отец велел развязать веник — и они легко переломали его по прутику. Поняли братья суть родительного завета.

А, мне думается, возможно и более широкое толкование смысла притчи о венике как символе соборности, общинности, артельности, свойственных всему нашему народу. Когда мы вместе и в согласии — нас никто не одолеет.

Ну, а если заглянуть в корни самого слова «веник», то они прямёхонько приведут нас к венку или венцу, тоже весьма распространённых и в русском языке, и в народном обиходе. При слове «венец» наш христианский люд, пожалуй, прежде всего вспомнит — терновый, тот самый, из жёстких веток тёрна с острыми колючками, который пилатовские солдаты-громилы, истязая Иисуса Христа перед казнью, глумливо надели на Его голову, уже и без того кровоточившую от зверских побоев плетьми из ремней с кусками свинца на концах. Он ведь и распят был в этом венце терновом.

Похоже, что и царский венец в православной России не только знак славы и возвышения, но и испытания властью и ответственностью за подданных. Да и за венчанием коронами-венцами жениха с невестой можно усмотреть намёк на испытание супружеством, семейными узами.

Но вот, услышав слово «венок», многие из нас скорее представят не тот, печальный, с траурной лентой, а светлое и праздничное украшение из ярких цветов вокруг головы, которое спокон веку любили русское девушки. И особенно охотно «венчались» им по весне, по раннему лету — на Святую Троицу. Да ведь и другое женское украшение в виде круга — старинный русский кокошник — не что иное, как венок. А веник — это «малый венок», уменьшительно-ласкательная форма от него. Подчеркнём, ласкательная. И пусть невесты на Руси любят не только золочёные венцы при торжественном венчании в церкви и не только цветочные венки в праздничные весенне-летние денёчки, но и полынные веники в будние дни.

Да уж, конечно, именно это выражение первым напросилось в заголовок к рассказу о граблях, оно стало в последние годы поистине расхожим. Дня не проходит, чтоб не встретилось в газете, не прозвучало по радио, телевидению. Почему-то особенно его полюбили политики разных цветов и рангов.

Вот даже сейчас, когда я писал эти строки, словно в подтверждение, с кухни из моего старого динамика донеслись слова думского депутата в адрес одного настырного президента, уже получавшего по зубам за бомбы и ракеты, обрушенные на головы мирных соседей, однако снова бряцающего оружием: «Он наступает на те же грабли!» Думец этой метафорой хотел подчеркнуть, что горе-президент совершает старую ошибку, надеясь силой вернуть непокорные народы под своё владычество.

Хотя вообще-то фраза «наступить на те же грабли», ставшая популярным присловьем, почти пословицей, по-моему, не совсем точна, в ней искажён первоначальный смысл. По крайней мере, байка, от которой она взяла начало, говорила несколько о другом. Старинная ещё байка. Мне доводилось слышать её в далёком деревенском детстве примерно в такой редакции. Прибыл домой на каникулы сын крестьянский, ставший не то гимназистом, не то студентом. Одет по-городскому и смотрит на всех свысока — шибко грамотным сделался. Вышел во двор, где отец, действуя то вилами, то лопатой, собирает навоз в кучу, встал подле, руки в брюки, и спрашивает:

— Что это за орудье у тебя?

— Вилы, неужели забыл?

— А вон то?

— Лопата, известно…

И только праздный гость ткнул носком штиблета в зубатую штуковину, приставленную к забору, чтобы ещё спросить и про неё, как она сыграй под ногой да тресь его по лбу палкой.

— Тьфу, чёртовы грабли! — чертыхнулся учёный отпрыск.

А отец ему, хитровато прищурившись:

— Как они по латыни-то будут?

— Граблёус, — процедил незадачливый сынок, поглаживая сизую шишку.

— Так бери-ка, дружок, граблёус да подсобляй убирать дермоус!

…Как видите, ни второго, ни третьего наступания на грабли в народной притче нет, и смысл её куда глубже, чем просто совет не наступать на те же грабли. Она высмеивает тех, кто, забывая свои корни, кичится учёностью иль чинами, тех Севастьянов, которые не узнают своих крестьян и часто попадают в глупое положение.

Ну, а мы-то с вами, дорогие читатели, никого и ничего не забыли. А если и запамятовали чуток, так давайте вспомним вместе. Хотя бы «те же грабли».

Что это за инструмент, особо объяснять не надо. Пока, слава Богу, большинству он знаком. Даже если вы самый расцивильный горожанин, вам, небось, приходилось брать его в руки на даче, на каком-нибудь субботнике по уборке двора, улицы или сквера. Современные справочники определяют ручные грабли просто как колодку с зубьями, насаженную на длинную рукоятку и служащую для сгребания сена, соломы, мусора, либо рыхления земли в саду, огороде. Но если заглянуть в старинные словари, скажем, в тома того же патриарха нашей лексикографии, то там мы найдём куда более живое и обстоятельное описание сего уважаемого орудия. Не удержусь, приведу кусочек: «Грабли — ручная борона; состоит из хребта, бруска в аршин, со сквозными дырьями, до двенадцати, в которые вколочены колышки в палец, и из грабловища, палки в рост человека, воткнутой посредине хребта, отвесно зубьям… Граблями гребут, сгребают, сено катают, на грядках бьют комья и ровняют».