— Я изменила свое намерение, дорогой граф, у меня теперь другие проекты.

— А могу я узнать, графиня, эти проекты?

— Я нарочно затем и пришла, чтобы сообщить вам их.

— Я вас слушаю.

Все это было сказано самым приветливым образом, с улыбкой на устах; невидимому свидетелю этого необычайного разговора, конечно, не могло бы и в голову прийти, какая жгучая ненависть кипела в глубине обоих этих сердец и сколько угроз заключали в себе эти чарующие улыбки, которые так щедро расточали оба собеседника.

Граф де Виллье, совершенно овладевший собой, вернул себе все свое хладнокровие, а следовательно, и все преимущества; он готовился храбро выдержать борьбу, которую он предчувствовал. Спокойный, улыбающийся, он ждал, чтобы графиня заговорила первая.

Последняя заговорила почти сейчас же, кусая себе губы.

— Вы тоже, дорогой граф, держали меня в своей власти, почему вы не отомстили?

— Отомстить вам? За что, графиня? За то, что я вас любил и был настолько счастлив, что был любим и вами? Вы, вероятно, смеетесь надо мной, — любезно отвечал он.

— Не играйте, пожалуйста, словами, граф. Время пастушеских идиллий для нас миновало. Отвечайте откровенно, как следует дворянину.

— Если вы этого требуете, графиня, извольте, я вам отвечу:

порядочный человек, имеет он причины или нет сердиться на женщину, никогда ей не мстит.

— Он ее презирает и выгоняет, не правда ли? — жестко перебила она.

— Нет, графиня, он искренне ее жалеет и уважает в ней особу, которую он прежде любил.

Графиня бросила на него из-под своих длинных ресниц странный взгляд.

— Пусть так, — сказала она через минуту, — это объяснение может быть, до некоторой степени и верно.

— Оно является выражением моих мыслей, графиня, и если представится случай, я поступлю опять точно так же.

— Очень возможно! Но вернемся к тому, что я хотела вам сказать: вы мой пленник.

— Я это знаю, графиня.

— От вас зависит получить свободу.

— Я жду, чтобы вы соблаговолили объяснить мне, на каких условиях это может состояться?

— Вы знаете, где вы находитесь?

— У вас, я полагаю.

— Без двусмысленностей: я говорю о стране, а не о доме.

— Судя по тому, что мне удалось увидеть во время прогулки, я нахожусь в какой-то индейской деревушке.

— Да, вы находитесь на британской территории, не больше как в десяти милях от форта Necessite, в деревне, принадлежащей племени, вполне преданному англичанам, которое к тому же питает к французам беспощадную ненависть.

— К чему вы все это говорите мне, графиня? Эти подробности, без сомнения, очень важные, нисколько меня не интересуют. Мне было бы гораздо приятнее, если бы вы ответили мне откровенно, как вы хотели это сделать несколько минут тому назад, и что я, со своей стороны, уже исполнил по вашей просьбе. В жилах у нас течет благородная кровь наших предков, а одно это уже не дозволяет лгать ни вам, ни мне.

— Хорошо, я буду с вами откровенна, граф. Благодаря любезности губернатора Виргинии и в чем, наверное, отказали бы французские власти, мне удалось захватить вас. Ну! И вот теперь, когда я имею полную возможность отомстить вам, когда никакая сила уже не в состоянии помешать этому, я готова отказаться от мести, если… это будет зависеть исключительно от вас. Скажите одно только слово, и в ту же минуту навеки потухнет вся моя ненависть к вам.

— Я был бы чрезвычайно счастлив, поверьте мне, графиня, если бы я мог добиться подобного результата, это самое заветное мое желание. К несчастью, я и сам не знаю почему, но мне кажется, что то слово, которое вы от меня требуете, что то сочетание звуков, которое, по-видимому так просто было бы произнести, уста мои будут не в состоянии выговорить.

— Сначала выслушайте, граф, а потом уже решайте, как вам следует поступить-принять мое предложение или нет.

— Это верно, — отвечал граф с поклоном.

— Вы — дворянин, господин де Виллье, — продолжала графиня, — даже происходите из очень древнего дворянского рода, но вы бедны и не имеете совсем покровителей в Версале, где в настоящее время все делается по протекции. Весьма возможно, что вы так и останетесь капитаном и никогда не получите повышения, несмотря на все ваши достоинства, на всю вашу храбрость.

— В этом нет ничего невозможного, графиня, — холодно отвечал граф, — и я даже смиренно признаюсь вам, что давно уже примирился с этим.

— Ну, а я, если только вы захотите произнести одно слово «согласен», сейчас же вручу вам патент на чин полковника и триста тысяч ливров на расходы по формированию вашего полка.

— Вот странный способ мести, согласитесь сами, графиня, — отвечал граф, иронично улыбаясь.

— А почему бы мне не быть такой же великодушной, как и вы?

— Извините меня, графиня, но то, что вы мне говорите, кажется мне таким необычайным, что, если я не увижу на этом патенте подписи его величества христианнейшего короля Людовика XV, которого да хранит Господь! То, несмотря на глубокое уважение, которое я питаю к вам, я этому не поверю.

— Разве я говорила, что этот патент будет подписан непременно королем Людовиком XV? — отвечала графиня, устремив на своего собеседника странный взгляд.

— Но кем же еще он может быть подписан, графиня? Я не знаю никого, кроме короля, кто имел бы право производить в чины офицеров.

— А разве король Людовик XV единственный монарх, имеющий это право?

— Я знаю только его, графиня.

— А я, господин граф, знаю такого же великого государя, как и тот, о котором вы говорите, это-король Георг II.

— Английский король! — вскричал граф, вскакивая со стула так быстро, что графиня невольно откинулась назад. — А, теперь я все понимаю, графиня… Так вот какой способ мести вы придумали для меня! Вы поставили мою честь на карту! Вам хочется обесчестить меня, опозорить! И вы осмелились сделать мне такое предложение, мне Луи Кулону де Виллье, брату несчастного де Жюмонвилля, убитого командиром английского отряда! О! Графиня! Каким же подлецом и негодяем вы меня считаете!

— Граф! Берегитесь! Мне стоит только сказать слово, сделать одно движение, и вы тотчас же будете выданы индейцам.

— Я предпочитаю лучше быть выданным индейцам, графиня, чем слушать вас дальше. Пусть меня подвергнут пыткам, я перенесу их, как дворянин и как человек мужественный. Но из какой же подлой глины вы слеплены, графиня, если подобная гнусная мысль могла зародиться в вашем сердце?