Так поняли дело отцы Халкидонскаго Собора, которые и признали это в своем послании к папе, отправленном после окончания работ Собора. Вот, что они писали св. Льву в этом послании:
«Что для ликования радостнее Владычного знания, которое ты сам, состоя для всех истолкователем голоса бл. Петра, сохранил, как золотую цепь, ниспускающуюся, по повелению Заканоположника, даже до нас! Поэтому и мы, употребляя тебя, как Началовождя в добре для общей пользы, показали чадам Церкви наследие истины…, сообщая исповедание веры в общем духе, в одном настроении и единомыслии. И мы, в общем ликовании, как бы на царских вечерях, услаждались духовными яствами, которые Христос через твои грамоты приготовил присутствующим, и думали, что видим среди себя обращающегося Жениха. Ибо, если где двое или трое соберутся во Имя Его, там Он обещал быть посреди их, то какую близость показал Он относительно 520 иереев, которые познание испошедания Его предпочли отчизне и труду, и которыми Ты, как Глава членами, являя благомыслие, управлял в лице занимавших твое место».
Никея.
Уже в августе 451 г. дороги покрылись рядами повозок государственной почты, везших на собор епископов с их свитами; толпами монахов, среди которых было немало евтихиан, шедших из Египта, из Палестины, из долин Верхнего Евфрата; за монахами шли любопытные и праздные миряне, любители интересных приключений и впечатлений, низложенные епископы и клирики, искавшие случая поправить, если не восстановить, свое положение в Церкви. Из монахов большинство давно уже покинули свои монастыри и не стремились туда возвращаться, из боязни взысканий за разные провинности. Настроение было тревожное: в столице было неспокойно — волновались несториане, волновались и евтихиане, особенню после опубликования указа о созыве Собора. Маленькая Никея была совершенно запружена толпами страстно возбужденнаго и праздного люда:. Этим воспользовался Диоскор и устроил в Никее «собор» из десяти египетских епископов, на котором был предан анафеме папа. Диоскору терять было нечего. Но удар оказался напрасным: за ним никто не пошел. Императрица Пульхерия, боясь беспорядков в Никее, отправила: туда приказ о немедленном удалении всех монахов и клириков чужих епархий, прибывших в город без разрешения своих епископов.
Собор не мог открыться в срок, так как император не хотел покидать столицу из‑за тревожного политического положения: боялись вторжения гуннов в Иллирию.
Наконец, в конце сентября, епископы, следуя приглашению императора, покинули Никею и отправились в Халкидон, близко от столицы, где и должен был состояться собор, чтобы император, не покидая Константинополя, мог легко следить за ходом его работ.[42]
Халкидон, Халкидон, теперь маленькая деревушка Кади–Кеви, лежал на малоазийском берегу Мраморного моря, у самого входа в Босфор. В Хаякидоне была только одна достопримечательность — церковь Св. великомученицы Евфимии[43], покровительницы города. Церковь эта находилась на холме, шагах в 150 от берега. Холм был пологий, и подниматься было очень легко. С верхниих ступеней храма открывался прекрасный вид: с одной стороны — море, того насыщенно синего цвета, которым отличаются Босфор, Мраморное море, Архипелаг и Восточная часть Средиземного моря; — окаймленное кружевами белой пены у берегов, сначала спокойное и слегка волнующееся вдали, оно было украшено множеством разнообразных судов; с другой стороны — высокие, поросшие густым лесом горы; а в глубине долины — бесконечные, пестреющие цветами, ярко–зеленые луга, желтеющие нивы и фруктовые сады, с деревьями, отягощенными прекрасными плодами. Против церкви — на противоположном берегу Босфора — Константинополь, с сияющими на солнце куполами и крестами своих храмов.
Самая церковь, построенная, вероятно, не позже второй половины IV в., состояла из трех зданий: обширного, некрытого прямоугольного двора, окруженного колоннадой; собственно церкви, таких же размеров, как и двор, тоже украшенной колоннами; наконец, с северной стороны церкви, к ней примыкала покрытая куполом круглая часовня, в восточной стороне которой покоились в серебряной раке мощи св. великомученицы Евфимии. В примыкавшем к часовне крытом портике находилось замечательное изображение ее страданий, исполненное в красках на полотне: оно заключало в себе пять картин, полных движения и реализма.[44]
В трудные времена народных бедствий архиепископ Константинопольский, с участием императора и императрицы, совершал иногда торжественный крестный ход к раке св. великомученицы, где происходило, при этом, чудесное явление, подобное источанию св. мира иэ мощей святителя Николая или чуду с кровью св. муч. Януария в Неаполе [45]: св. мощи источали кровь, которая раздавалась по каплям верующим и рассылалась в сосудах по всем концам государства. Эта кровь предохраняла от всяких бед.
Четвертый Вселенский Собор.
IV Вселенский Собор открылся в Халкидоне, в церкви св. великомученицы Евфимии, в понедельник, 8–го октября 451–по года. Съехалось, приблиизтельно, 600 епископов, все восточные, кроме двух африканских. Перед балюстрадой, отделявшей алтарь от остальной части храма, — иконостас, в нашем смысле слова, в те времена, был еще неизвестен, — сели 18 высших сановников, занимавших место императора. Слева сели римские легаты, затем Анатолий Константинопольский, Максим Антиохийский, епископ Кесарии Каппадокийской, еп. Ефесский; далее, всю левую сторону храма заняли епископы округа Константинопольского, Антиохийского и всех малоазиатских округов. Правая сторона была занята епископами египетскими, палестинскими и иллирийскими. Во главе правой стороны был Диоскор. Посреди собрания был поставлен, окруженный зажженными свечами, трон, на который было возложено св. Евангелие.
Итак, Собор начался с разделения: левая сторона была истинно православна, правая была еретачна. Левая сторона составляла душу Церкви; правая же составляла партию, противную интересам Церкви. Левая — на стороне папы; правая — против папы. Победа левой стороны будет торжеством св. Льва, торжеством св. Престола и Церкви; победа правой стороны приведет к превращению Халкидонского Собора во второй разбойничий Собор и будет торжеством лжепапы Диоскора к ереси. Св. Лев или Диоскор? — вот вопрос, который стал перед Собором с момента его открытия.
Все сели, и Диоскор, осмелившийся незадолго перед этим анафематствбвать св. Льва в Никее, сел впереди и вызывающе поглядывал на легатов. Пасхазин тотчас же встал и заявил императорским чиновникам:
«Блаженнейший и апостольский епископ Рима и глава всех Церквей дал нам повеление, которым удостоил приказать, чтобы Диоскор не присутствовал на Соборе, если же он — попытается сделать это, то был бы изгнан. Итак, если Ваша Знатность повелит, то или пусть он выйдет, или мы — удаляемся».
Сановники спросили легатов, в чем вина Диоскора. На это легат Лукентий откетил: «Он предвосхитил право судьи, которого не имел, и дерзнул доставить Собор без авторитета Апостольского Престола, чего никогда не было и не должно быть… [46]. Мы не можем потерпеть, чтобы здесь заседал тот, кто присутствует только для того, чтобы быть судимым».
После этого Диоскору было велено сесть посредине, как обвиняемому. Папское требование былв, таким образом, исполнено, при чем никто из присутствовавших епископов не возражал против этого проявления папского главенства. Это было первым признаком начавшейся победы «левых» над «правыми», Церкви — над еретиками. Обвинителем Диоскора выступил Евсевий Дорилейский. Обвинение привело к необходимости прочитать все акты «разбоя».
Посреди чтения этих актов «славнейшие сановники и знаменитейший Сенат сказали: пусть войдет и почтеннейший Феодорит, чтобы участвовать в Соборе, потому что ему святейший архиепископ Лев возвратил епископию».
