\\732//

Феона. Ваше мнение немало изменилось, и вы стали уже утверждать, что это не может относиться к лицу совершенных грешников, а собственно приличествует тем, которые стараются воздержаться от плотских пороков. Поскольку вы уже отделили их от числа грешников, то мало–помалу вы присоедините и к сонму верных, святых. Ибо какие грехи, говорите, они могут делать после крещения и благодатью Христовой опять освободиться? Или о каком теле смерти, думаете, апостол сказал: кто избавит меня от сего тела смерти? Благодать Божия Иисусом Христом, Господом нашим (Рим 7, 24, 25). Не ясно ли, как и вас самих истина побудила признаться, что здесь упоминается не о тех членах главных пороков, которыми приобретается жалованье вечной смерти, т. е. человекоубийства, блуда, прелюбодейства, пьянства, воровства, грабительства, но о вышесказанном теле, которому помогает ежедневная благодать Христова? Ибо всякий, кто после крещения и познания Бога впадает в это тело смерти, тот должен знать, что ему нужно очищаться не ежедневной благодатью Божьей, т. е. легким прощением, которое обычно дарует нашим погрешностям ежеминутно умоляемый Господь наш, но или должен быть очищен продолжительным сокрушением покаяния, наказывающей скорбью, или в будущем должен быть предан за них мучению в вечном огне, как говорит апостол: не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют (1 Кор 6, 9, 10). Или что это за закон, воюющий в членах наших, противоборствующий закону ума нашего; и хотя нас, противящихся, он делает пленниками закона греховного и заставляет служить ему плотью, однако дозволяет умом служить закону Божию? Думаю, что закон греха здесь не означает преступлений, нельзя понимать вышесказанных

\\733// пороков таким образом, что если кто делает их, тот не служит умом закону Божию, от которого необходимо ему отступить душою прежде, нежели сделает какой–нибудь из них плотью. Служить закону греха значит исполнять то, что велит грех. Что же это за грех, которым пленяется такая святость и совершенство? Однако апостол не сомневается, что благодатью Христовой будет он освобожден, говоря: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодать Божия Иисусом Христом, Господом нашим избавит (Рим 7, 24, 25). Какой, говорю, закон, по вашему мнению, находится в наших членах, который отвлекает нас от закона Божия и, пленяя законом греха, делает нас скорее несчастными, нежели преступными, так что мы не осуждаемся на вечные муки, а воздыхаем как бы о прерванном блаженстве и, ища помощника, который бы привел нас к тому, мы с апостолом взываем: бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Ибо быть пленником закона греха что иное значит, как не быть в состоянии и делании греха? И какое есть иное главное благо, которое не могут исполнить святые, как не то, в сравнении с которым, как выше сказано, все не считается благом? И точно, мы знаем, что в этом мире есть много благ, особо упомянем целомудрие, воздержание, милосердие, умеренность, благочестие — но все это не может сравняться с тем высшим благом и может быть исполнено не только апостолами, но и людьми обыкновенными; а которые не исполнили, те наказываются или вечным мучением, или, как сказано выше, тяжким трудом покаяния, не освобождаются ежедневной благодатью Христовою. Итак, остается нам признать, что это изречение апостола правильно прилагается только к лицу святых, которые, ежедневно подвергаясь этому закону греха, но не пороков, будучи уверены в состоянии своего спасения, не впадают в преступления, но, как часто было говорено, от божественного созерцания отвлекаемые в окаянство плотских помыслов, часто лишаются того истинного блаженства. Ибо если бы они чувствовали, что ежедневными беззакониями вовлекаются в этот закон сво-\\734//их членов, то обвинялись бы в потере не счастья, а невинности, и апостол Павел не сказал бы: бедный я человек; но — нечистый, или порочный я человек! И желал бы он освободиться не от этого тела смерти, т. е. смертного состояния, но от преступлений и пороков этой плоти. Но поскольку по состоянию немощи человеческой он чувствовал себя плененным, т. е. увлеченным к плотским заботам, которые производят закон греха и смерти, то, стеная об этом законе греха, которому невольно подвергался, тотчас прибегает к Христу и спасается искуплением благодати Его. Следовательно, какие заботы произвел и на земле апостольского сердца этот закон греха, естественно рождающий терние и волчцы помыслов и заботы смертных, те тотчас исторгает закон благодати. Потому что закон духа жизни во Христе Иисусе, говорит он, освободил меня от закона греха и смерти (Рим 8, 2).

Итак, это есть неизбежное тело смерти, в которое и все совершенные, вкусившие, сколь благ Господь, ежедневно вплетаясь, чувствуют с пророком, какое зло и как горько для них удаляться от Господа Бога своего. Это есть тело смерти, которое, отвлекая их от небесного видения, низводит к земному, которое поющих и повергающихся на молитве заставляет представлять человеческие образы, или речи, или занятия, или действия суетные. Это есть тело смерти, что ревнующие об ангельской святости и желающие постоянно прилепляться к Господу, однако, не могут достигнуть совершенства, потому что препятствует тело смерти; но делают зло, которого не желают, т. е. умом увлекаются к тому, что не принадлежит к преуспеванию в добродетелях и совершенству. Наконец, блаженный апостол, чтобы ясно показать, что он это сказал о святых и совершенных, подобных ему, как бы пальцем и осязанием указывая на самого себя, прибавляет: я же, Павел, т. е. тот, который произношу это, раскрываю тайны своей

\\735// совести, а не другого. Такой образ речи апостол обыкновенно употребляет, когда хочет указать собственно на себя, как например: я же, Павел, убеждаю вас кротостью и снисхождением Христовым (2 Кор 10, 1). Еще: сам я не обременял вас (2 Кор 12, 16, 13). Я сам Павел говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа (Гал 5, 2). А можно и так понимать, что он этим хотел сказать о себе с большей выразительностью: вот я, Павел, т. е. которого вы знаете как Христова апостола, которого со всем благоговением почитаете, о котором думаете, как о высшем и совершенном, и в котором говорит Христос, сознаюсь, что хотя я умом служу закону Божию, однако плотью служу закону греха, т. е. по развлечению, неизбежному в настоящем человеческом состоянии, от небесного уклоняюсь к земному, и с высоты мой ум ниспадает к заботам о низких вещах, чувствую, что я ежеминутно пленяюсь этим законом греха, так что хотя непоколебимым желанием и пребываю в законе Божием, однако сознаю, что не могу избежать насилия этого плена, если не буду постоянно прибегать к благодати Спасителя.

И потому все святые при ежедневном воздыхании, сокрушаясь о такой немощи своего естества, когда исследуют разнообразие помыслов, тайники и сокровенности своей совести, смиренно взывают: не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих (Пс 142, 2). Кто может сказать: «я очистил мое сердце, я чист от греха моего?» (Притч 20, 9). Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы (Еккл 7, 20). Таким образом, они сознавали, что человеческая праведность слаба, несовершенна и всегда недостойна милости Божией, как один из тех, нечистоты и грехи которого Бог очистил по-\\736//сланным с жертвенника огненным углем своего слова, после чудного созерцания Бога, после откровения небесных тайн и видения высших серафимов говорит: горе мне! Ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами (Ис 6, 5). Думаю, что пророк, вероятно, и тогда бы не сознал нечистоту своих уст, если бы не удостоился, созерцая Бога, узнать истинную, нетленную чистоту совершенства, при видении которой он вдруг познал свою нечистоту, прежде им не сознаваемую. Ибо когда говорит: горе мне! Ибо я человек с нечистыми устами, то исповедал это о нечистоте своих уст, а также и народа, как это видно из следующего: живу среди народа с нечистыми устами. Также, когда, молясь, исповедует нечистоту всех, как грешников, то объемлет общим молением не только народ нечестивый, но и праведных, говоря: вот, Ты прогневался, потому что мы издавна грешили; в них мы всегда были, и спасемся. Все мы сделались — как нечистый, и все правды наши — как одежды во время месячного очищения (Ис 64, 5, 6). Что может быть очевиднее этого изречения, которым пророк, объемля не одну только, но все наши правды, и рассматривая все, что кажется нечистым или отвратительным, захотел сравнить их (правды) с одеждою месячной, грязнее которой, сквернее нет ничего в жизни человеческой?