Итак, коротко изъясню, какими выгодами теперь я пользуюсь в этой жизни (в киновии); а вы, выслушав рассказ, рассудите: могут ли те выгоды пустыни сравняться с этими благодеяниями; из этого (рассказа) также можно увидеть, от скуки ли пустынной или от желания чистоты захотел я вступить в тесные обстоятельства киновии. Итак, в этой жизни нет никакой заботы о дневной работе, никакого развлечения от продажи или покупки, ни неизбежного попечения о годовом запасе хлеба, ни беспокойства о телесных вещах, когда приготовляется необходимое не только для собственного употребления, но и для многих приходящих. Наконец, нет никакого самовозношения от похвалы человеческой, которое в очах Божиих хуже всего этого (т. е. забот о телесном), даже великие труды пустынные часто губит. Но, не упоминая об опасностях духовной гордости и гибельного тщеславия в отшельнической жизни, возвратимся к той общей для всех тяжести, т. е. общей заботе о приготовлении пищи, которая (забота) превышает меру, не говорю, той древней строгости, вовсе не знавшей употребления масла, но уже недовольна и этим послаблением нашего времени, когда одного секстария[148]

\\634// масла и одного модия[149] чечевицы достаточно было для исполнения обязанности угощения в течение целого года, а теперь удвоенной и утроенной мерою едва можно удовлетворять жизненную потребность. У некоторых это вредное послабление настолько возросло, что к смеси уксуса и рассола прибавляли не одну каплю масла, которую наши предки, исполнявшие пустынные постановления с большей строгостью воздержания, обычно подливали только для изгнания тщеславия, но, раздробляя египетский сыр для лакомства, поливают маслом больше, чем нужно; и таким образом два рода пищи, которые различаются своей приятностью и с большим удовольствием порознь и в разное время могли бы питать монахов, они принимают, услаждаясь одним запахом. Стяжание материальных вещей также усилилось настолько, что отшельники под предлогом приличия и гостеприимства начали иметь в своих кельях сагу[150], которую без стыда я не могу и носить. Нечего и говорить о том, чем смущаемая душа, всегда углубляющаяся в духовное созерцание, особенно отягощается, каковы: стечение братьев, обязанности принятия и провожания их, взаимные посещения, непрерывное беспокойство от раз–личных разговоров и занятий, даже само ожидание их развлекает душу, расстроенную всегдашним, обычным беспокойством. Оттого–то и бывает, что пустынники на свободе отшельничества, при таких препятствиях и затруднениях; не достигает неизреченной восторженности сердца и лишается плода пустынного жительства. Если бы у меня, находящегося теперь в обществе и на молве, и не было того плода, то, по крайней мере, спокойная душа, умиротворенное сердце будет свободно от всяких забот. Если и у пребывающих в уединении не будет покоя, то хотя понесут труды отшельничества, но не получат от него плода, который приобретается только непоколебимым спокойствием духа. Наконец, если бы мне, находящемуся в киновии, и недоставало чего–нибудь для чистоты сердца, то я буду доволен и

\\635// выполнением одной евангельской заповеди (которая, как известно всем, не может быть поставлена ниже плодов пустыни), именно, чтобы не заботиться о завтрашнем дне, в подчинении до конца авве мне можно было хоть несколько подражать Тому, о Ком говорится: смирил себя, быв послушным даже до смерти (Флп 2, 8), и чтобы мне удостоиться смиренно говорить слово Его: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин 6, 38)[151].

\\636//

Герман. Поскольку ты, в отличие от многих, коснулся не только начала того и другого жительства, но взошел на самый верх, то мы желаем знать, какая цель должна быть у киновитянина и какая у пустынника. Нет сомнения, что никто вернее и полнее не может рассуждать об этом, кроме того, кто долгим трудом и опытом достигнул совершенства того и другого.

Я мог бы сказать, что одному и тому же человеку невозможно быть совершенным в том и другом жительстве, если бы не удерживал меня пример очень немногих. Трудно найти кого–либо совершенным в общежитии и уединенном пустынножительстве, а тем более трудно — почти, можно сказать, невозможно — быть вполне совершенным в том и другом. Впрочем, если это когда и случалось, то нельзя относить это к общему правилу. Ибо не от меньшей части, т. е. от рассмотрения немногих, но от того, что по силам многим, даже всем, должно устанавливаться всеобщее правило. Если же что очень редко и очень немногими приобретается и превышает возможность общей добродетели, то это, как превышающее состояние слабой человеческой природы, нужно отличать от общих заповедей, и следует считать не столько примером (для подражания), сколько делом удивительным. Итак, то, что вы спрашиваете, по посредственности моего толка я кратко объясню. Цель общежития[152] состоит в том, чтобы умертвить и распять свою волю и, по спасительной заповеди о евангельском совершенстве, не иметь никакой заботы о завтрашнем дне (Мф 6, 34). Достоверно, что этого совер

\\637//шенства никто не может достичь, кроме киновитянина. Такого человека пророк Исайя, описывая, так ублажает и восхваляет: если ты удержишь ногу твою ради субботы от исполнения прихотей твоих во святой день Мой,… и почтишь ее тем, что не будешь заниматься обычными твоими делами, угождать своей прихоти и пустословить, — то будешь иметь радость в Господе, и Я возведу тебя на высоты земли и дам вкусить тебе наследие Иакова, отца твоего: уста Господни изрекли это (Ис 58, 13, 14). А совершенство пустынножителя состоит в том, чтобы иметь дух свободный от всего земного и соединять его со Христом, насколько позволяет человеческая слабость. Пророк Иеремия, описывая такого мужа, говорит: блажен человек, который взял иго в юности своей, сядет одинок и будет безмолвствовать, ибо он возвысился над собою[153] (Плач 3, 27, 28). И Псалмопевец говорит: я уподобился пеликану в пустыне; не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле (Пс 101, 7, 8). Итак, если кто не стремится к этой цели общежития и отшельничества, то напрасно вступает в киновию или в отшельничество; потому что ни тот, ни другой не исполнит добродетели своего звания.

Но это не есть целое и во всем полное совершенство, а только часть совершенства. Совершенство редко и очень немногим достается по дару Божию. Ибо тот истинно и не

\\638// отчасти совершенен, кто и в пустыне нечистоту[154] уединения и в киновии слабости братьев сносит с равным великодушием. И потому трудно найти в том и другом жительстве совершенного во всем; потому что ни отшельник не может вполне достигнуть нестяжательности, презрения и лишения материальных вещей, ни киновитянин — чистоты созерцания; хотя я знаю, что того и другого совершенно достигли авва Моисей, Пафнутий и два Макария. Они так были совершенны в том и другом жительстве, что когда, удалившись дальше всех обитателей пустыни, ненасытно наслаждались уединением, насколько было возможно для них, никак не искали общества человеческого; однако так сносили посещение и слабости приходивших к ним, что, когда стекалось к ним бесчисленное множество братьев для свидания и наставления, с непоколебимым терпением снося почти постоянное беспокойство принятия, они, казалось, во все время своей жизни ничему другому не учились, как только услуживать общим обязанностям приходящих, так что все недоумевали, в каком преимущественно жительстве у них было больше тщания, т. е. в пустынной ли чистоте или в жизни киновийской удивительнее проявлялось великодушие их.