– Сволочи, гады! Вы будете вечно жить в этом мире, в этой красной стране, меж этих огней и крови.

А воспитательница на руках отнесла плачущего Мальчика в свой кабинет, уложила в свою кровать, стала спешно звонить. Вскоре появился очень высокий мужчина в белом халате.

– Да, детская жестокость порой похлеще взрослой, – констатировал он, бегло осматривая конечности Мальчика. – «Двойной велосипед» – это когда меж пальцев рук и ног вставляются множество головок спичек и одновременно зажигаются. Обычно это применяют в тюрьмах, реже в армии. Но здесь, среди детей? И откуда им это ведомо?

– Колония, – тихо прошептала воспитательница.

– Ему нужно стационарное лечение, наверняка и оперативное вмешательство. Нежная кожа очень уязвима.

– Так отсюда вывозить детей нельзя.

– Хм, только по решению суда продавать? – ухмыльнулся мужчина.

– Да, – тихий голос воспитательницы. – Как раз сегодня были смотрины.

– Я в курсе.

– Как раз его одного и выбрали.

– А-а, вот в чем дело, даже дети ревнуют, завидуют. Дожили, все хотят отсюда уехать. Но ребенка надо лечить основательно, ведь когда вам надо, вы просите разместить ваших детей в нашей санчасти.

– Да-да, конечно. Но я должна сообщить директору. Даже боюсь позвонить. Что будет!?

– Ради Бога, пока не звоните, – настоял врач. – Мы сейчас перевезем пострадавшего, а потом звоните своей Хозяйке.

Вскоре появилась каталка на колесах. Мальчика закутали в одеяло. Вынесли во двор, долго везли сквозь темный лес, потом калитка, снова лес, новое здание, запах лекарств. Ему сделали укол, и не один. Он плакал, и пока обрабатывали ручки и ножки, он так и заснул со слезами на глазах.

А на следующий день, видать уже ближе к обеду, он проснулся от шума; доктор и Хозяйка о чем-то громко, эмоционально спорили.

– Видите, вы разбудили больного. Покиньте нашу санчасть, сюда вход посторонним воспрещен, – на очень повышенных тонах напирал мужчина.

Испугавшись директора, Мальчик зажмурил глаза, сделал вид, что вновь спит, и вскоре наступила тишина, а он еще долго не раскрывал глаза, пока кто-то осторожно не похлопал его по плечу.

– Просыпайся, – очень ласково, рядом лицо доктора. – Мы пригласили главного специалиста области по ожогам. Да и кушать пора.

При обработке ран было больно. Зато потом его кормили с рук, и как кормили, почти всем миром: шесть бабушек, которые лежали с ним в палате. И может быть, Мальчик этого еще и не понимал, оказывается, одна лесопарковая зона была поделена забором на две части: на одной – детский дом, на другой – дом для престарелых, где Мальчик себя чувствовал очень хорошо, если бы не споры самих бабулек относительно его судьбы. Одни утверждали, что ребенку гораздо лучше уехать в Америку, другие рьяно это отвергали. И как продолжение этого, через пару дней явились все, в том числе и «иные» люди, правда, теперь они не улыбались, а были очень озабоченные, но к Мальчику не прикасались.

– У нас решение суда, и этот ребенок их, – со взбухшими на шее венами напирала Хозяйка.

– Знаю я ваш суд, самый «гуманный в мире»! – со злостью кричал доктор. – Всю страну продали, теперь и за детей взялись, генофонд! Под корень рубите! Вон! Вон из моей санчасти, с нашей территории!

– Вон! Вон! – теперь уже дружно поддержали и больные бабушки.

После этого еще день-два была тишина. А Мальчик уже пошел на поправку. И хотя ходить ему еще не разрешалось, но на постели прыгал он как хотел, и уже скучно стало ему средь бабушек, хоть в колонию возвращайся. И если днем еще терпимо, то вечером все бабульки куда-то гурьбой уходят, и такая тоска, аж жуть, к тому же из коридора доносится почти каждый вечер какая-то до боли знакомая, щемящая сердце мелодия. И он уже не первый вечер к ней прислушивается и почему-то непременно свой город, свой «Детский мир» и своих родителей со слезами вспоминает. А на сей раз мелодия до того знакомая, тянущая прямо за душу, что он не стерпел, хоть и строго запрещено, сполз с кровати и буквально на четвереньках, пополз из палаты. А там дощатый коридор, с картинами на стенах и более просторный холл, где сидят престарелые люди, и что он видит?! На небольшой сцене пожилая женщина со скрипкой.

– Учитал! Бабушка Учитал! – изо всех сил закричал он.

Этот вечер, пока он не заснул, она сидела с ним. И утром, когда он проснулся – она, улыбаясь, рядом. И как ему радостно, хорошо, как давно-давно не бывало. А еще через пару дней ему уже разрешили не только встать, но даже и обувку надевать. И все вроде бы хорошо, да вновь скандал, только Мальчик этого уже не видел. Где-то на подступах к дому престарелых штурм, с судебным приставом и с милицией. Все бабушки и дедушки стали стеной; «инородцев» в свой дом не пустили.

И в тот же день, уже к вечеру, у кровати Мальчика расширенный «консилиум» – здесь почти что сотрудники и обитатели дома престарелых, и все смотрят на Мальчика.

– Ты как хочешь, – наконец тихо у него спрашивает доктор, – туда, где «благодать», или еще как?

– Учитал! Учитал! – прильнул Мальчик к бабушке. – Домой хочу, домой! Там, где «Детский мил», где Вы меня учили.

– Там ведь война.

– Там уже ждут меня мои Папа и Мама. Там «Детский мил» и там мой дом.

– Мой дом тоже там, – тихо прошептала бабушка Учитал.

– Да, да, наш дом там, – жалобно сказал Мальчик, схватил морщинистую руку бабушки и поцеловал.

В тот же вечер доктор привез для Мальчика новую теплую одежду, обувь и уже ночью он же их отвез на вокзал. Ехали на поезде, потом на другом, и на автобусах. И оказалось, что это не так близко, как на карте виделось. И тем не менее, через двое суток, тоже к вечеру, они добрались до Грозного. И этот город был не сказочный и словно не родной. Все разрушено, грязь, мусор, людей мало – и те какие-то хмурые, настороженные, прибитые. Осень в разгаре, идет мелкий дождь, а они – бабушка с рюкзаком на спине, с футляром для скрипки в одной руке, другой держит Мальчика; все стоят на так называемом вокзале и не могут ничего понять, будто в чужом городе, и все здесь действительно иное.

Лишь надвигающаяся страшная ночь заставила бабушку тронуться. Кругом мрак, блокпосты, хмурые люди с оружием, а улиц не узнать, еле-еле по памяти. И все же до Первомайской они дошли. Дом бабушки полностью разрушен, и соседние тоже, и во всех разбитых окнах мрак, ужас.

– Пойдемте ко мне, – почему-то не унывает Мальчик, – там меня ждут Мама и Папа.

Выбора не было. Уже в густых сумерках они тронулись в сторону Сунжи. Здесь та же картина, «Детского мира» давно нет, и уже Мальчик в темноте тащит бабушку.

– Вот наш дом, – они вошли в сырую, темную, продуваемую арку. – А вот наш подъезд, – будто по нюху ориентируется Мальчик.

А подъезд хоть и разбит, да кое-как ухожен, и видно – здесь ходят, и даже веет жилищем, теплом. Из-за прыти Мальчика, чуть – ли не бегом взошли на второй этаж. У закрытой металлической двери мокрая тряпочка, свежие следы.

– Папа, Мама! Я велнулся! Отклойте, – застучал Мальчик.

Дверь открылась.

– Тетя Ложа? – удивился ребенок.

– Кjант, дашо КIант4, – женщина села на колени, обняла Мальчика, дрожа тихо заплакала.

Мальчику она приходилась тетей – двоюродной сестрой его матери. По-настоящему звали ее Марха5. Видать кто-то из предков решил, что она чересчур чернява или еще как. Правда, это имя с ней не прижилось и еще, где-то в начальных классах, ее стали почему-то называть Розой, так и пошло с тех пор – двойное имя, что нередко у чеченцев встречается – по документам Шааева Марха, а в жизни просто Роза.

Сказать, что от смены имени жизнь ее стала цвести, – невозможно. Скорее ее судьбе соответствовало настоящее имя, и не облако, а скорее сумрачная туча.

Ее отец, из-за депортации не образованный, занимался отходничеством, словом, шабашничал где-то в Сибири, дома появлялся только в зимние месяцы, изрядно пил, и когда Розе было лет десять, он умер. А Роза, старшая, – кроме нее еще два брата, – с детства, как могла, помогала матери. Окончив лишь восьмилетку, она устроилась на курсы.