— Ну, давай еще по стаканчику, и за работу, растуды ее в качель… — сипит заросший до самых глаз баками сутуловатый механик.

— Нельзя больше. На армартстойку не хватит, — приподнимает канистру и потряхивает ею чумазый блондин.

— Ни дядька, — сипят баки. — Хватит.

— Воды дольем, — поддерживает сиплого третий, маленький, совсем пьяный.

Коля с трудом отрывает взгляд от переливающейся всеми цветами радуги жидкости. Сглатывает слюну, говорит Эну Эновичу и Гене:

— Я зимой с базы тоже антифриз литрами таскал. Помнишь, я тебя угощал, Эныч?

— Не помню.

— Хорошее здесь место, — переключается на другую тему Коля. — Удобное. И ребенка в детсад забросишь и заправишься. Согласен, Ген?

Гена кивает. Держа руки в карманах, обозревает новую для себя местность.

— Недядьковое местечко. Нарастает рев самолета.

— Крепче стакан держи, — предупреждает товарища механик с баками. — Сейчас звуковой барьер переходить будет.

На мгновение «муравейник» накрывает тень. Распивающие автоматически втягивают головы в плечи. За решеткой, в детском садике, — ожидание. Дети прыгают, машут панамками, совками и лопатками.

— Низко летает, — отмечает Коля. — Чуть обелиск не зацепил. — Коля указывает на гигантскую стелу, выглядывающую из-за бензоколонки. Стелу венчают серп и молот.

— Детишкам — радость, — говорит Гена. — Гляди, какие карапузики, Эныч.

— Да, — соглашается похлопывающий ладонью по заложенному уху Эныч.

— Шустрые спиногрызики, — поддерживает приятелей Коля. Снова косится в сторону тормозной жидкости.

На сетке ограды детского сада висит в жухло-коричневом пиджаке, пьяно раскачивающийся мужичок. Лыконевяжущим почмокивающим языком поучает детишек:

— Ну-ка… вот ты, пострел… Ответь-ка… Кто такая усатая, ык… полосатая… и мяучит…

— Кошка! — живо откликается чей-то голосок.

— Ко-ошь-ка, — передразнивает мужичок. — Не-е-ет, хе-хе-хе… не кошька, — похехекивает он довольно и неожиданно громко, как из пушки, выпаливает. — А дядьков тебе лукошко!..

На секунду весь «муравейник» поворачивает головы, затем опять принимается за свои дела.

— А вот ты, кнопка, ну-ка скажи, — мажет мужичок носом по сетке. — Кто у нас черная… летает и каркает, ык… Ну?..

— Ворона, — звучит картавый девичий голосок.

— Вар-рро-о-она… хар-хар… Пра-авильно. Получи дядьком вареным!

Мужичок широко улыбается, закрывает глаза и застывает на сетке.

— Дяденька, дяденька, — тычет рукояткой лопатки в колено задремавшего «преподавателя» русского языка и литературы мальчик в аккуратно выглаженном костюмчике и очках.

— Че?.. — мыкает не открывая глаз тот.

— Дядек тебе через плечо! — торжественно заявляет мальчик.

— Че-е-е?!. — приоткрывает глаза мужичок.

— Дядек через плечо! — повторяет мальчик.

— …А кончик вам в ухо, — картавя добавляет девочка. — Для проверки слуха!

Веселым хохотом гремит «муравейник». Ребятишки кидают в засеткоячеевшегося учителя словесности лопатки, ведерки, совки.

Поддев ногой перелетевшую через забор детскую лопатку, Эн Энович добродушно замечает:

— Ишь, расшалились ШОПКИ с ручками. Молодцы. Поделом этого БОЛДОБЕЛА протянули.

Забытый всеми мужичок-жухлопиджачник, глухо бьется в развенчанном иступлении о сетку лбом.

У бензоколонки тем временем разгорелось побоище. Побросав автомашины, жаждущие бензина водители рассредоточились по территории заправочной станции; в воздухе мелькают кулаки, гаечные ключи и монтировки. Под надписью «Не курить» пожилой толстяк с кустистыми бровями оседлал худенького обладателя КРАЗа. В кузове самосвала водитель рейсового автобуса отбивается от дружной когорты бетономешалыциков. Рубаха на автобуснике разорвана в клочья, тельняшка на его узкой груди запачкана кровью из разбитого носа. Шофер с телосложением Портоса, хозяин вороной «Волги», защищает своего скакуна от наседающих «гвардейцев» с гаечными ключами. Королева, случайно задетая монтировкой, безжизненно свешивается из окошка своих покоев. Падают на щебенку рубли-луидоры. Подолом платья покрыты золотистые локоны. Упитанный зад королевы, обтянутый бледно-голубыми панталонами, удерживает ее от падения, застряв в окошке. Поблескивающий стеклами очков низенький гражданин с ушами, лежащими на падучих плечах, беспокойно оглядываясь, заправляет свой «Запорожец».

Распивающие с интересом наблюдают за происходящим. Делятся впечатлениями. Коля толкает Эныча, Гену.

— Красиво работают. По-нашему, по-шоферски.

Гена, однако, смотрит в противоположную сторону. Его глаза округлены.

Драка стихает. Участники зализывают раны. Наблюдатели возвращаются к прерванному занятию.

— Коля, привет! И компании тоже.

Перед друзьями возникает Колин знакомый таксист Иван. Иван крепок. Одет он в белую тенниску. На квадратной голове приютилась форменная фуражка. В волосатой руке — наполовину опорожненная четвертинка.

— Здорово, Иван! — приветствует его Коля. — Опять один пьешь?

— Привычка, — Иван вынимает бумажную затычку, делает глоток, вставляет затычку. — Работа такая.

— Володьку-солдата не видел? — спрашивает Коля.

— В Афганистане твой солдат, — шутит Иван.

— Ты все такой же веселый, Ваня. Что у тебя новенького?

— А чего мне грустить? — Иван опять освобождает горлышко чекушки, прикладывается. Коля, вздохнув, отворачивается. Видит на месте авиамехаников новые лица. Смотрит в сторону детской площадки. По ней разбросаны лопатки, совки, мячики и какие-то предметы, напоминающие ночные горшки.

— Уползли спиногрызы-то, — произносит Коля рассеянно. — Закусывать, наверно, отправились.

Гена, глядящий туда же, потирает висок. Говорит хрипловатым голосом:

— Игрушки свои раскидали. Странные они у них какие-то… Иван, делая очередной маленький глоток, направляет глазки за изгородь. Причмокивает.

— Поди иностранные. Балуем мы пацанов. А вырастут — дармоедами станут. В наше время не до игрушек было. Пожрать бы. Трусы по очереди носили. А этих — одеваем, кормим три раза в день.

Иван допивает, кладет пустую посудинку в мешок на худых, сухоньких ножках, ковыляющий мимо приятелей.

— Держи, Лукерья. Знай Ивана-таксиста!

Благодарно покряхтывая, мешок продолжает свой путь. Один из тех, кто заменил механиков, награждает Лукерью бутылкой из-под вина.

— Принимай, мать, бомбу. Мешок оседает. Блеет.

— Полегчало немного, — говорит, умывая вспотевшей ладонью лицо, Гена. — Еще бы не мешало добавить.

Коля подмигивает Эну Эновичу.

— Может, бабу твою раскрутим, Ген? Она такому гостю рада будет. Правда, Эныч?

— Правда.

Коля заправляет выбившуюся из брюк рубашку. Гена в раздумчивости постукивает ногой по чемодану.

— Как же. Дождетесь вы от бабы, — презрительно выпячивает губу Иван. — Бабы вообще не люди. Я их хорошо изучил. С ними вот как настоящие мужики поступают… Едешь после двенадцати ночи и видишь: стоят возле ресторанов, кафе, баров, нюни распустили. Их мужики пригласили, напоили, в ближайшем подъезде отходили и выкинули. Вот теперь стоят эти клярвы и подвезти просят. Тут делай с ними, что хочешь. И так и эдак счетчик оплатят… Вот в прошлом году к нам в город на гастроли Клещенко приезжал. Такая знаменитость! Каждый день по стране гремит в телевизоре. И что же? Садится ко мне в такси. Я — в трансе. Такой простой парень! Шутит. Смеется. Даже звуки подпольные издает, не стесняется. Совсем как обыкновенный человек. Мы на Большой Коммунистической, у Святого Мартына, модную бабцу подобрали. Вот уж он с ней на заднем сиденье позабавился! Я чуть милицейский скворечник не снес — все от зеркала оторваться не мог. Она у него на дядьке, как на флейте играла. Потом возле филармонии он выходит. До свидания, говорит. Я ему: «Пока, Леша!» А девку везу в таксопарк. Пустил ее там по этому музыкальному делопроизводству и собрал потом с ребят по рублю.

— Вот это да! — восклицает Коля. — Живут же люди.

— Мы Клещенко в лагере по праздникам слушали, — говорит Гена. — Хорошо поет, дядек толстозадый… Ф-фу. Жарко!