— Ладно… Счас…

Гнус вынырнул из полукольца зрителей и выбежал в двери.

— За помощью к буграм побежал… — Загудела группа.

— Говно, а не пацан. Всегда сильным жопу лизал.

Новичок присел на кровать и равнодушно зевнул.

— Если он говно, то почему вы… — С ударением на последнем слове, выпалил он, — вы все под ним… Ползаете.

Не нашлось того, кто бы ответил на эту дерзость. Парень и не ждал каких-то объяснений. Он как-то потерял интерес ко всему, что его окружало, расстегнул сумку и начал что там перебирать, весь себе на уме. Эта ежовая колючесть несколько огородила от него наблюдавших. Пыл восторженности поостыл, и потом каждый знал, что спектакль будет иметь продолжение. Незаметно все разбрелись, кто куда. Лишь Климов стоял и пялился на новенького, как на чудо.

— Тебя скоро на разбор к буграм потянут. — Участливо заговорил он.

— Знаю. — Ответил новенький, не глядя и продолжая копаться в сумке.

— Ты чё, не боишься?

Тот поднял голову и впервые взглянул на Ивана.

— Слышь, а когда здесь постельное белье приносят?

Глаза пришлого Олега искренне выражали озвученный вопрос. И как не старался Ванька, а беспокойства в этих глазах не заметил.

— Чего? Бельё? После обеда принесёт… Кастелянша. Может и позабыть. Пока сам не заскочишь. Хочешь, я схожу, напомню?

— Не надо. Сам как нибудь. — Парень вдруг пронзительно взглянул Климову в глаза. — В «шестёрки» набиваешься?

— Да нет. В девятки. — Простодушно улыбнулся Ваня. — Девятки, как-то знаешь, больше по номиналу.

— Смешно. — Новенький с интересом глянул на Климова. — Ты здесь слишком умный, да?

— Не жалуюсь.

— А в ухо хочешь, умный?

— Ну-у… — Пожал плечами Иван. — От этого я умнее не стану… А вот тебе самому подумать уже пора о безопасности своих ушей, носа и зубов. Бугры таких, знаешь, как ломают?

Олег тогда медленно покачал головой, и с расстановкой ответил:

— Таких… Не ломают.

Убеждённость в его словах, уступала, быть может, скрытому упрямству, и Ваня просто ощутил, что этого качества в нём самом, как раз и не хватает. Качества, объединяющего упрямство и злость. Качество полезное и необходимое для того, чтобы управлять другими.

— Хочешь, я с тобой пойду?

Паренёк с ещё большим интересом взглянул на Климова, перевёл взгляд, зачем то на его руки, потом ответил:

— Забудь. И вообще, не суйся в эти дела. Свои проблемы решаю сам.

Сказал, как отрезал.

Ваня, уж было, разочарованно повернулся спиной, но тут услышал:

— Постой! Как тебя…

Климов развернулся.

— Ты не обижайся. Спасибо, конечно, но… Я сам… За меня не боись. Я тёртый…

И наконец, сам протянул руку.

— Голова. Зови просто. Или Олег.

— Иван. Или Клим. Как тебе удобно.

Олег засмеялся.

— Слышь, а у тебя чё, два имени?

— Клим — от фамилии Климов.

— А-а! У меня, Голова — от фамилии Головной.

Так и познакомились.

Скоро порог переступили бугры.

— Где? — Бросил в воздух один из них, ни кто иной, как приблатняющийся Хвощ.

Из его спины по крысиному выглядывал Гнус, и указывал пальцем в сторону Олега. В паре с Хвощом, стоял увалень с лошадиной улыбкой и скалился неизвестно чему.

— Пошли! — Тоном, не требующим возражений, кинул Хвощ строптивому новичку. Впрочем, новичок возражать не стал.

— Пошли! — Спокойно произнёс он.

Также спокойно прошёл мимо них, и первым вышел за дверь. Бугры с крысёнышем Гнусом потянулись вслед.

Ваня припомнил, как уходил на «раздачу» он. Его тогда трясло изнутри. Глядя сейчас, как вышел Олег, его, Ванин поход, не выдерживал сравнения. Даже, если новенький и боялся, то искусно маскировал свой страх.

Местом всех явок, передач и судилищ, бугры выбирали актовый зал. Любопытно, что ключи от зала находились на вахте, и право на получение их, имели только педагоги. Но в доме, похоже, права персонала и подопечных давно были пересмотрены. Или кем-то поправлены.

— Замесят новичка в тесто. — Подал голос Лось. — Зря он зубы показал.

— Заткнись! — Взорвался Климов. — Ты бы смог как он? А?! Кишка тонка! А вы все… Он правильно сказал. Стелемся и ползаем под этим хорьком. Традиции-и соблюдаем. Тьфу-у!

Хотелось пойти поглядеть, что там. Как всё происходит. Хотя чего гадать. Ясно же…

В том, что он мог ошибаться, Ваня узнал через час. Примерно столько прошло, как в спальнике появился Олег.

Он вошёл так же, как и выходил, и даже во многом веселей. Что-то мычал под нос. Кажется, напевал. Но самое странное и не постижимое: на нём не было следов побоев. На безмятежном весёлом лице его, не было ни ссадин, ни вздувшихся синяков. Абсолютно никаких следов кровянки. И настроение, совсем ни в жилу. Прошёл, напевая, сел на Гнусову кровать, как ни в чём не бывало. Словно не за трендюлями ходил, а так… Потусоваться в доброй компании. В спальне, с появлением Головного, стало тихо. Увиденное не вязалось с ожидаемым. Пожалуй, во всех головах единовременно интригой завис знак вопроса. Олег не торопился с рассказами и пояснениями. Он по-хозяйски открыл тумбочку и деловито начал вытряхивать содержимое. Гнусово хозяйство незамедлительно оказалось на полу. На место освободившихся полок, Олег аккуратно пристраивал свои предметы быта, всё так же напевая незамысловатый мотив.

Вскоре появился бывший хозяин сброшенных вещей. Вошёл он с пришибленным видом, и, отнюдь, не походил на горластого вожака. Было видно, что психологически, он сдал на два прохода вниз. Этакий заяц из басни Крылова, который напился в хлам на вольной пирушке и громогласно обещался разнести всех в пух и прах, а ещё сделать выволочку самому царю зверей. Что из этого вышло, ясно из басни, когда хмельной заяц нарвался на спящего льва. Сейчас своим видом, Гнус напоминал этого персонажа. Неприкаянный и морально убитый, он беспомощно глядел, как Олег хозяйничал в его тумбочке.

— А-а-а!!! Иди сюда, родной! — Заметил его Головной. — Иди, иди… Не боись не трону!

Гнус робко подошёл к своей же кровати. Ситуация была забавна тем, что совсем недавно, было наоборот.

— Давай, забирай свои вещички… Постель забери, само одеяло оставь… И хромай туда, где у вас свободно! Ты меня понял?

Олег говорил громко, хотя и не кричал, а вот ответ Гнуса услышать не удалось, хоть в спальной было тихо. Что-то невнятное и совсем тихое сорвалось с его уст. А ведь недавно, его голос резал уши.

— То, что говорить стал тише, мне это нравится. Всегда так говори, понял? И только тогда, когда спросят. Понял, нет?!

Гнус кивнул. Молчком и поспешно начал подбирать свои причиндалы, затем робко попросил Головного привстать, дабы забрать постельное белье. Ребята, молча, наблюдали эту картину. Унижение Гнуса не было чем-то особенным. Его никто не любил и не боялся. Боялись лишь тех, кто за его спиной. Новичок первым перешагнул этот порог и наглядно показал, что ничего не случилось. Это было необычно и диковинно. Это было безумно и смело. А ещё, это было — СИЛЬНО.

— Подожди! — Окликнул горе-старшака Олег, когда тот, скомкав бельё, направился было на новое место. — Давай, всем громко объяви! Что услышал на бугорском толковище. Давай, давай… Чтоб всё знали!

— Ребята… — Невзрачно проблеял Гнус.

— Громче!

— Пацаны! — Прокашлялся он. — Теперь старшак у нас Головной Олег. Я низложен… Вот… Так решили бугры. Всё?

— Свободен!

Олег встал в рост, чему-то улыбнулся, быстрёхо оббежал глазами аудиторию, и заявил:

— Это факт, ё-ма-ё… Рулить назначили меня! Не боись, братва! Гнобить никого не буду! Вопросы обещаю разводить по честноку… Ну, что ещё? Всё тёрки с буграми — это моё! Вас я всегда прикрою. Так что… Не ссыте! Заживём.

И они зажили, ни дать, ни взять. Ваня, впрочем, как и все в коллективе, ощутил кожей, как схлынула атмосфера придавленности, всеобщего страха и уныния. Голова был весомой инстанцией, с которой не могли не считаться «бугры». Сам же он не кичился капитанством. Напротив, многое из традиций упразднил. При нём, например, никто никогда не «шестерил». Ему не заправляли постель и не носились на побегушках. Охочих прогнуться под него, он тут же осаждал резким словом и ледяным взглядом. Мало того, зорко следил, чтобы этого не было и между пацанами. Характерно и то, что Гнус, низвергнутый с пьедестала, тут же стал объектом травли со стороны коллектива. Беднягу гнали отовсюду, пинали и оскорбляли. Он потерял право на голос и общение в среде сверстников. «Падение» стало для него тяжёлым испытанием. Так бы он и ходил, сгорбленный, неопрятный, с затравленными глазами и посеревшим лицом, если бы сам Головной не остановил это.