— А-а-а… — отмахнулся тогда он, делая пристыженный вид. — Всю службу штаны протирал в штабе. Даже вспомнить нечего. Такая ботва…

В другой раз, Викин глаз зацепил что-то на голове Вадима.

— Вадик! — округлила она глаза. — Ты же седой!! У тебя целая прядь седых волос. Вадим?!

«Чёрт бы побрал эту прядь», — подумал Вадим.

В голове не было подходящего ответа, и он опять решил съехать на юмор.

— Возвращался как-то раз под ночь мимо кладбища. А та-ам… Мёртвые с косами стоят. И тишина! Ну вот, с тех пор и седой.

И как Виктория не пыталась настроить его на серьёзность, Вадим снова и снова выдавал смехо-курьёзные версии происхождения седины. Наконец, махнула рукой, надула губки, обиделась. Ненадолго. Вадим сумел быстро вернуть ей расположение духа.

Но на каждый случай не отшутиться, и теперь, когда война вернулась в сон, необходимо было что-то решать. Правильно бы было всё рассказать Вике и вместе бороться с этим явлением. Было бы проще и легче. Но Зорин понимал, что упустил момент. Он долго молчал, он долго кривил и врал. А сейчас, откровение послужит поводом для упрёков. Вчерашняя ложь расцениться как недоверие. Недоверие ей, без пяти минут жене. Надо было что-то решать, и Вадим начал незаметно от Вики, заваривать на ночь пустырник. Стакан с настоем Вадим до поры прятал, а потом втихоря выпивал. К спортивно-спартанскому режиму, Зорин уже возвратиться не мог, поскольку график работы охранника (сутки через двоё) полностью исключал этот режим. К тому же сейчас он был не один, а расписанные часы для сна и приёма пищи, были сдвинуты на так и сяк. Оставалось уповать на успокаивающий эффект трав, на что Зорин и уповал. Пока не случилось, то, что случилось.

— Почему ты мне раньше ничего не говорил?

Вика чувствовала и раньше, что за его шутками и отговорками кроется нечто серьёзное, что Вадим не хочет оглашать. «Рано или поздно всё равно узнаю». — Решила про себя женщина. И вот узнала. Крик, нечеловеческий дикий, звериный, заставил её волос шевелиться, а душа оборванной струной ушла в область пяток. Сердце испуганной птицей билось в груди. Она ждала объяснений. И рассказы про падения её не устраивали.

Наконец она услышала то, что во многом объясняло поведение Вадима.

— Почему ты раньше ничего не говорил, Вадик?

Вадим почти успокоился. Напряжение отпустило его, а на смену пришла внутренняя пустота. Пальцы уже не дрожали, но кисти оставались напряжёнными.

— Потому что не считал, и не считаю своё прошлое лёгкой разговорной темой. Мне тяжело вспоминать и трудно говорить, поверь мне, Вик. Эта болячка, которой не хвастаются, и если бы не эти сны… Ты бы ничего не узнала.

— Теперь мне ясно, в каком ты штабе сидел, и откуда у тебя седина не по годам. — Задумчиво протянула Виктория.

— Теперь тебе ясно. — Согласился Вадим.

Он ждал от неё взрыва эмоций, упрёков, обвинений. Обвинений вполне обоснованных, ведь он должен был предупредить. Но не сказал, потому что понадеялся на русское «авось».

Вика молчала, уставившись в абстрактную точку, она о чём-то думала. Наконец вскинула на него взгляд.

— Вадим, я понимаю, твоё прошлое — это твоё личное. Это твоя боль. И право молчать об этом у тебя есть. Никто не спорит. Прости, что если своим бабьим любопытством пыталась вытянуть из тебя эти воспоминания. Но Вадька… Так же тоже нельзя. Ведь ты же меня чуть дурочкой не сделал!

Её голос стал приобретать плаксивый тон, и Вадим поспешил заключить её в объятия.

— Виктошка, прости! — Шептал он, целуя её губы и посолоневшие щёки. — Я дурак… Я думал, всё закончилось. Ведь снов этих уже долго не было. И я подумал — всё…

Сообща стали думать над сложившейся проблемой. Вика видела решение в продуманном лечении и обязательно через голову специалиста.

— Ты знаешь, Викусь, я разговаривал по своему вопросу с доктором. С психологом.

— Да? И, что он…

— Ну, что он. Он посоветовал мне вести здоровый образ жизни, пить успокоительные настои из трав. Раньше ложиться, раньше вставать, не передать перед сном. По возможности заниматься спортом. Чаще дышать свежим воздухом. Жить, одним словом позитивом. Вот… Ну и тогда вся эта буча в мозгах должна со временем схлынуть.

— Это всё? — Видимо Вика ждала услышать более конструктивные соображения.

— Ну да, — подрастерялся Вадим — а как ещё нервы лечить?

Он пожал плечами.

— Я не знаю, но мне кажется, к каждому, кто воевал в горячих точках, должен быть индивидуальный подход. И лечение должно назначаться, с полнотой ответственности за каждого пациента. А не так, как отмахнулся твой врач. Лечись, мол, травами, бегай трусцой.

— Я и бегал… Каждое утро, в восемь тридцать. — Заступился он за врача. — Потом душ, завтрак. Всё было по режиму. И сны пропали. А сейчас весь режим насмарку. Бегать, не бегаю. Кушаю поздновато, и спать ложусь, как попало. Вот, в этом и есть, наверно, причина. Рано успокоился.

— Вадим. — Виктория серьёзно глядела в его глаза. — Режим — это хорошо. Но этого недостаточно для твоего случая. Должно быть комплексное стационарное лечение…

КОЛЮТ-ТО В ОСНОВНОМ ТО ЖЕ САМОЕ, ЧТО И ДУШЕВНО БОЛЬНЫМ.

В памяти, как вчерашний день, всплыло лицо доктора, выпускающего дым из ноздрей.

— Вот. — Продолжала увещевать Вика. — Расстройство психики может дать нежелательные осложнения. Лучше вовремя пролечиться… Я слышала, где-то есть специальные курсы по реабилитации воинов-интернационалистов…

— Да. — Глядя в сторону, бесцветно произнёс Зорин — если конечно нащупаем адресок… Наверно, следует обратиться… А пока попробую восстановить режим. Ладно? — Он обнял её, нейтрализуя спорную ситуацию.

Ленивым Вадим не был, и подниматься с утреца в выходные было не в лом. Пробежка, подтягивания, контрастный душ — всё это приносило бодрость. А с ней росла уверенность, что теперь, когда Вика знает, а он не делает из этого тайну, ему вполне по силам излечить свой невроз. Или психоз. Чтобы там не было, но цель Вадим озвучил и шёл к ней, применяя доступные и возможные средства. Правда, старый и добрый режим где-то хромал, имел незаконченность, от того выглядел половинчатым. Всё, что касалось утра, исполнялось пунктуально, а потом, если был рабочий день, Зорин уходил на смену. Суточное дежурство, кроме бдения и несения службы, включал небольшой промежуток сна в отведённой будке сменщиков. График отдыха имел линейный характер и не имел строго обозначенных часов. Это было в минус режиму.

Как и то, что возвращаясь с работы утром, Вадим, не мог отработать утренний комплекс на беговой дорожке. Сама пробежка и последовательный душ подразумевало начало дня, а Зорин, вымотавшись за ночь, думал о постели. Минусом могло считаться и то, что домашний отбой был не в строго, скажем в девять, а постоянно, по ряду причин, сдвигался дальше означенной цифры.

Травяные настои Вадим пил уже не таясь, и сама Виктория принимала самое активное участие в приготовлении этих снадобий. Вычитала где-то, что корень лопуха имеет широкий диапазон целебных свойств, и в целом усиливает иммунную систему организма. А раз так, так что ж. Одним напитком больше.

Сны не совсем, чтобы отступили.

Они потеряли чёткость, яркость, звук. Какая-то быстрая череда обрезанных сюжетов, еле уловимых. Как будто Зорин смотрел по телику документальную хронику Великой Отечественной. Потом эти хроники заменялись какими-то другими сюжетами, не имеющим отношения к больной тематике. В общем, сон не имел логического стержня, а был скорее калейдоскопом всего.

Тем не менее, Вадим всегда, почти всегда спрашивал Вику о своем ночном поведении.

— Всё хорошо, Вадим. — Улыбалась она. — Иногда бывает, напряжёшься весь, и внутри у тебя что-то нарастает, то ли стон, то ли крик. Я положу тебе руку на плечо, сама жду. А ты, глядь, снова ровно дышишь.

Она улыбалась, а в глазах её не угасала тревога. «Каково ей — думал Вадим, — пасти мой сон. Ведь она лежит, и сама боится».

Зорин чувствовал, что-то поменялось в их отношениях. Вика стала как-то иначе себя вести. Ощущался в чём-то напряг, какая-то сдержанность, робость, словно знакомы они едва и недавно.