* * * Приближается время страданий и боли, Приближается время старения плоти. Дух, привыкший, как пух, кувыркаться в полёте, Так боится неволи… Приближается бремя нелёгкого плуга И неловкой улыбки чужого участья. Полагаю свободу условием счастья И подобием круга. Пахнет вечер уютом, пирог карамелью, Но пуста тишина, как сиротства примерка. И кончаются праздники без фейерверка, Оставляя похмелье. ЧАС ДО ВОЙНЫ Солнце жалит поселок мёртвый, где любые слова неловки, и границы реалий стёрты близким эхом бомбардировки. Зноем залиты мостовые, море плавится синей негой… Все сегодня пока живые. А что завтра, — покажет небо. А мы смеёмся и пьём вино… Ведь на нас — никакой вины, что от нас на машине час до войны. Нету будущего. Застыло время летнее на исходе. И граница фронта и тыла по пустынным садам проходит. И, привычное к сводкам с детства, крутит музыку поколенье. Но в театре военных действий продолжается представленье. А мы смеёмся и пьём вино… Ведь на нас — никакой вины, что от нас на машине час до войны. Рассыпаются взрывы эхом по сверкающей глади водной. Те, кто мог уехать, уехал. Вход и выход — пока свободный. И нельзя перестать надеяться, хоть недели длинны и вязки. Но в театре военных действий далеко еще до развязки… А мы плачем, и пьём вино… Ведь на нас — никакой вины, что от нас на машине час до войны. НОЯБРЬ Скоро ноябрь грянет, и неба грани покажутся темней… В дом постучит кручина, да нет причины дружить с ней. Выпит до половины настой рябины, рубиновое дно. Бросил огонь каминный край тени длинной на окно. Ветер задует лампу. Обняться нам бы, но рядом воет мрак… Верно, что счастье кратко. И вроде сладко, да не так. Осень в наряде байковом, наливай-ка нам пьяного вина!.. Сердцу согреться дай же, а что там дальше, неважно. Там за спелыми травами станем равными с камнем и листом. И прорастём смородиной в огороде мы потом. Выпит до половины настой рябины, рубиновое дно… Осени глаз совиный косит невинно на окно… ВОЙНА И МИР
Другая резолюция, масштаб. Урок. Пунктирных веток почерк мелкий. В тетради общей профили и стрелки, — рисунок ручкой в уголке листа. Каракулевый воротник пальто, что скроен в ателье из старой шубы. И запах сигарет. Касанье в губы. Не может быть, я мышка, я никто… В Останкино январь. Киоск, мороз. И пончики с лотка у снежной бабы в платке пуховом. До эпохи Барби, до первой пустоты в глазах без слёз… Срывает солнца золотой туман с сугробов рыхлой ночи полог млечный. И мой любимый мальчик, первый встречный, мой первый исторический роман. В углу страницы — профиль. Прошлый век. За форточкой — весенняя химера. Урок литературы, образ Пьера. Война и мир. И снег, летящий вверх. СНОВА ОДНИ Мы снова одни на осенней планете. Друг к другу легко вспоминаем дорогу. Всё дальше орбиты, где кружатся дети. Всё ближе сюжеты, где тень и тревога… В гостинице пусто. В глуши деревенской за ужином к месту вино и усталость. И шницель, как вальсы, и легкий, и Венский. И жизни — еще половина осталась. Хозяйские дети, два русых мальчишки, внизу собирают бумажного змея. И воздух прозрачен и звонок. И слышно, как падают листья, и яблоки зреют. Хозяйская старая сторожевая зевает у входа на серой подушке. Я ёжусь невольно, очки надевая, и пальцами грею холодные дужки. Мы ходим на берег гулять вечерами. Селенье, как пледом, укрыто туманом. И в маленьком озере между горами душа отражается в ракурсе странном. Холодное утро. Так тихо на свете. В альпийской деревне — воскресная месса. Как было бы славно найти после смерти для следующей жизни такое же место. |
