— Плохо дело…

Санька растерянно топтался на месте.

— Физкультурой мало занимаешься, — сокрушённо продолжал Кудрявый. — В какой класс перешёл?

— Во второй.

Кудрявый оглянулся, призывно махнул кому-то рукой:

— Пашка! Иди-ка сюда! Дело есть!

Из воды на берег вылез коренастый загорелый Пашка.

— Чего тебе, Гринь? Я только нырнуть собрался, а ты кричишь…

— Успеешь, Пашенька, — весело сказал Гриня и скомандовал: — А ну сожми руку, октябрёночек! Ещё, ещё…

Рука Паши напряглась. На ней вздулся коричневый бугорок. Гриня постучал ребром ладони по бугорку и повернулся к Саньке.

— Видал? Вот что значит физкультура!

— Физическая работа, — поправил Пашка. — Гринь, можно разжать?

— Можно. Беги, Паша, ныряй, а то скоро на птицеферму.

Паша бросился к воде. Санька с откровенной завистью смотрел ему вслед. Вот это октябрёночек!

— Не печалься, — сказал Гриня. — Наш Володя говорит: «Мускулатура — дело наживное». Ты к нам отдыхать приехал? Из Ленинграда?

— Ага. Мы раньше в центре жили, а теперь в Купчино переехали.

— Здорово! А я ещё нигде не был. Тебя как зовут?

— Санька…

Гриша лёг на спину, закинул руки за голову.

— Мой братан на Севере в армии служит. Пишет, здорово там, интересно. Вырасту — туда служить пойду… Ты был в нашем лесу? Я тебе знатные места покажу… У тебя что в бидоне, вода? Пить охота…

— Там молоко. Я сначала за молоком пошёл, потом сюда.

— Молоко?! Да оно скиснет на такой жаре. Неси скорее домой и спусти в погреб, а то пропадёт.

Дома Санька залпом выпил кружку тёплого молока, съел котлеты без хлеба, а кашу лениво поковырял ложкой. «И вымой за собой посуду», — вспомнились ему мамины слова из записки. Пожалуйста, кастрюлька будет чистой.

Санька вынес во двор таз, налил в него дождевой воды из пожарной бочки и принялся намыливать тарелку новеньким куском хозяйственного мыла. А оно мылиться не хотело. Санька решил, что для начала нужно размочить его как следует в воде, но в это время тарелка выскользнула из пальцев, ударилась о край таза и разлетелась на куски. Ну вот, только этого не хватало!

Санька ожесточённо швырнул мыло в траву и принялся щепкой выскребать кашу из кастрюльки, разбрасывая её по двору. Пусть куры клюют. Тётя Паша говорила, что голодные куры и гвозди склюют, не то, что гречневую кашу.

Две тени упали на траву рядом с Санькой. Он оглянулся. Сзади него стояли две девчонки. Большая и маленькая. Большая с белыми волосами, в синем сарафане и вся усыпанная веснушками: и лицо, и руки, и голые плечи. А маленькая, точно крепкий грибок — рыжая шляпка на круглой белой ножке. Она держала палец во рту и исподлобья смотрела на Саньку серьёзными чёрными глазами. Другой рукой она держалась за сарафан белобрысой.

— Ты откуда приехал? — спросила белобрысая.

— Из Ленинграда.

— А тётя Паша вам кто будет?

— Никто. Мамина знакомая. Мы к ней на дачу приехали.

— На дачу? — удивилась белобрысая.

Санька тоже удивился:

— А что такого? Разве к вам нельзя ездить на дачу?

— Можно. Только к нам не ездят. Больно далеко.

— Мы же приехали. Мама так и хотела, в самую-рассамую глушь.

— Здрасьте вам! Какая же у нас глушь? У нас и клуб есть. Кино показывают. А ты в Ленинграде в каком доме живёшь?

— В новом. На двенадцатом этаже.

— Надо же! — с завистью воскликнула белобрысая. — Я такие дома только в кино видела. — Она наклонилась: — Слышала, Любаша, на двенадцатом этаже человек живёт!

Любаша вытащила палец изо рта и прошептала:

— А корова у них есть?

Санька даже поперхнулся. Ко-ро-ва! Он тут же представил себе, как вечером лениво бредёт по Невскому стадо коров, отмахиваясь от машин хвостами… И засмеялся. Белобрысая тоже засмеялась и погладила Любашу по голове:

— Зачем им корова? Они молоко в магазинах покупают, верно? А мама твоя где?

— За грибами ушла с тётей Пашей. А мне велела эту проклятую кашу есть и ещё посуду мыть.

И Санька сердито пнул ногой кастрюльку. Белобрысая нахмурилась.

— Не гоже пищу ругать, — строго сказала она. — Неси-ка воду.

Через несколько минут кастрюля и кружка уже блестели. Девчонка сполоснула таз, подобрала осколки тарелки, подмела комнату и сенцы.

— Ну вот, и дел-то всех.

Она поправила косички, закрученные возле ушей крендельками, и подала Саньке маленькую жёсткую ладошку.

— Будем знакомы: Нюся, а по-настоящему Анна Петрова.

— Санька.

— Очень приятно познакомиться. А по-настоящему?

— Александр Новиков.

— Очень приятно, — повторила Нюся. — Ну, мне пора. Наше звено эту неделю по деревне дежурит. Все малыши и октябрята на нас. Ты в какой класс перешёл?

— Во второй…

— Гляди, — удивилась Нюся, — а вымахал-то — с версту! — и погладила Саньку по голове. — Выходит, ты мой подшефный.

Санька обиженно отстранился.

— Почему это твой? И не твой совсем. У нас в школе свои шефы есть, получше тебя… Целый завод. Металлический.

— Так то в Ленинграде, а то здесь, — сказала Нюся, — а раз ты ещё октябрёнок — значит, наш подшефный. Айда с нами, не одному же тебе в пустом доме сидеть. А то у меня ещё дел всяких…

— Каких дел?

— Да разных. Невпроворот. Я же тебе сказала, что наше звено эту неделю по деревне дежурит.

«Ничего себе каникулы», — поддал Санька.

— И так всё лето? А отдыхать когда?

— А это тебе чем не отдых? Не в школе же за партой сидеть. Володя говорит: у тех, кто полное лето на солнышке валяется, мозги жиром заплывают. Старшие классы всё лето в поле работают. Некоторые даже на тракторах!

— На тракторе — другое дело. Это и я бы не отказался.

Нюся засмеялась, затрясла косичками-крендельками.

— Подрасти маленько — тракторист! Ну, хватит разговоры разговаривать. Айда к нам. Обедать пора. Моя бабуля грибов свежих нажарила. А там и за дела примемся.

Санька замялся:

— Неудобно…

— Чего, чего? — удивилась Нюся.

А действительно, почему бы и не пойти к Нюсе в гости? Теперь-то они уже знакомые.

Нюся жила совсем рядом. Через три дома. В бревенчатой избе с резными голубыми ставнями. И навес над крыльцом — точно из деревянных кружев, а столбики витые. На таком крыльце, наверное, восседала неуёмная старуха, которую золотая рыбка сделала столбовой дворянкой. Только ковра на ступеньках не было.

В просторных тёмных сенях светилось под потолком маленькое оконце. Из него лился тоненький солнечный ручеёк. На стенах развешаны пучки трав. Нюся гордо сказала:

— Моя бабуля от любой болезни траву знает.

Просторная комната с низким белёным потолком наполовину была занята громадной печью с лежанкой. Возле окна за дубовым столом сидела та самая старушка, которую Санька встретил по дороге за молоком. Перед старушкой лежали горкой пачки печенья, кульки с конфетами, рядком выстроились банки с жёлтым мёдом. На широкой резной лавке стояли пустые ящики.

Нюся, едва переступив порог, затараторила:

— Бабуля, это Санька из Ленинграда. Он с мамой у тёти Паши живёт.

— Проходи, внучек, гостем будешь, — сказала старушка.

— Бабуля, все принесли? — спросила Нюся.

— У кого было, тот и принёс. У кого нету — в другой раз принесёт, — сказала старушка и вытащила из печки громадную чёрную сковороду, накрытую белой эмалированной крышкой.