Операция по спасению пса заняла полчаса, никак не меньше. Животное проявило прямо-таки академическую сообразительность — при виде старой покрышки, спустившейся сверху на веревках, пес моментально сориентировался, доскочил до новой опоры, подтянулся, прыгнул, упал животом на край ямы и через секунду уже несся прочь, не оглядываясь на спасителей и не собираясь благодарить. Энергию ему давала любительская колбаса, позавчерашняя, но еще вполне пригодная.

Все четверо пришли в удивительно благодушное состояние. Игорь помог Антоше свернуть трос; посмеиваясь, потягиваясь, отряхивая ладони, вернулись к машине. Солнце поднялось еще выше, птицы пели над дорогой, над лесом и над лугом, где таяла, исходя дымком, роса.

— Давай спустимся к речке и искупаемся, — предложил Игорь.

— Там курице по колено, — Витька почесал грудь. — Поехали, ладно.

— Я спать хочу, — Антоша снова забрался на заднее сиденье. — А вы делайте, что хотите.

— Поехали, — согласился Тимур.

— Эх, — признал Игорь. — Надо ехать.

Джип свернул на развилке и покатил от Веселого к Пятичам и дальше согласно карте. Витька смотрел на дорогу. Игорь рядом с ним задремал. Антоша спал как младенец, сопя и шевеля губами. Тимур, сбросив туфли, подтянул колени к животу и задумался о красоте земли — о том, как прекрасны луга, и далекие лесополосы, и кружащие над ними большие птицы, и маленькая церквушка на пригорке, и старое кладбище с покосившимися оградами…

Тут Антоша закричал, да так, что Витька чуть не выпустил руль.

— Ты че, придурок?!

Джип притормозил. Антоша сел, вращая глазами, и видно было, что он не шутит и не притворяется: что-то в его сне было такое, что крик вырвался сам по себе.

— Антон, — Тимур хорошенько тряхнул его за плечи. — Ты чего?

— Ой, блин, — жалобно сказал Антоша. — Отравился я, наверное, их поганым самогоном.

Витька ругнулся и снова начал набирать скорость.

— Мы все их самогон пили, — рассудительно заметил Тимур. — И незачем так орать.

Антошу передернуло. Он потер лицо, обхватил себя за плечи, будто замерзая — хотя в машине было душно:

— Явственный такой кошмар. Как наяву. Будто мы ночью на каком-то старом кладбище, могилы проваленные, крестов нету, а столбики такие…

Тимур и Игорь переглянулись.

— Алкоголик, — нежно сказал Витька. — Ты что, не помнишь, где мы ночью смородину жрали с куста? Где тебя рвало, а Тимурка…

— Ну, перестань, — дернулся Тимур.

Антоша мучительно заморгал:

— Я, это… Помню, как у невесты туфлю украли, а потом — сразу мы кофе пьем на бензоколонке. Такой, понимаете, монтаж…

Он засмеялся, но явно через силу.

— Чего орал-то? — поинтересовался Витька. — Ничего там страшного нет, на этом кладбище. Смородина вкусная.

Антоша перестал смеяться.

— Ну… там еще было кое-что… приснилось. И вообще, это моя машина, когда ты пустишь меня за руль?

— Я еще жить хочу, — отрезал Витька.

Они поехали дальше. Антон заново разглядывал измятый, изгвазданный пиджак и штаны с пятнами глины на коленях, охал и тихонько вздыхал. Потом, извернувшись, залез изнутри в багажник и вытащил банку энергетика. Облился на ходу, плюнул, повесил голову. Хмурясь, откинулся на спинку сиденья.

Антон, внук крупного советского чиновника и сын талантливого бизнесмена, знал в совершенстве три языка. Объездил еще в детстве весь мир и был добрейшим, щедрым, безобиднейшим существом — полноватым и сонным флегматиком. Отец обеспечил его рабочим местом — и Антоша работал добросовестно, но звезд с неба не хватал; в нем не было ни капли снобизма. Женился в девятнадцать лет по залету, через год развелся и платил алименты на сына. Когда приходила охота, рисовал отличные комиксы и этим прославился еще в школе; к сожалению, его теперешняя должность не была связана с рисованием и с искусством вообще.

— Будешь еще спать? — спросил Тимур, глядя, как Антоша понуро качает головой в такт каким-то своим мыслям.

— Нет, — тот потряс банкой, слушая, как бесятся внутри остатки энергетика. — У тебя таблеток нет от головы?

— От головы гильотина хорошо помогает.

— Я не против, — Антоша поежился. — Слушай, Тим. Что там было, на кладбище?

— Ничего. Могилы. Смородина.

— А… и все?

— А что еще? Мы сначала не поняли, куда заехали. Думали, пустырь.

— Пустырь, — Антоша молча пошевелил губами. — А… какая там земля?

— В смысле?

— Сухая? Или… мокрая? Твердая или комками?

— А я откуда знаю? Темно, трава по колено, крапива… Ты свой костюм разгляди получше, увидишь, какая земля!

— Ох, — Антоша озабоченно потер виски. — Как башка трещит… Ребята, реально, у них самогон на грибах какой-то. Иначе с какого перепугу мне бы такое мерещилось?

— Да что тебе приснилось, скажи, наконец?!

Антоша долго молчал. Когда все уверились, что он не будет отвечать, тихонько подал голос:

— Мне приснилось, что там земля расседается. Под такой высокой штукой вроде обелиска. Как гнилое мясо. Вот так — агм… ш-шу… Расходится, со скрипом таким или… уханьем. На кладбище.

— В черном-пречерном лесу, — подал голос Игорь. — На черной-пречерной поляне… Отдай мое сердце!

Антоша вздрогнул и выронил банку. Печально заругался, полез подбирать:

— Машину всю залил, костюм изгадил… Еще и башка раскалывается. Ну, съездили на свадебку!

В восемь пятнадцать они остановились позавтракать в придорожной забегаловке. Витька набрал себе бутербродов с колбасой и моментально сжевал, Игорь и Антоша взяли по пицце и едва откусили по кусочку, а Тимур вообще не стал брать еды — ограничился кофе, который, против ожидания, оказался вполне приличным.

На столах лежали вышитые салфетки. Смирные июньские мухи ползали по красным и черным клеточкам, будто играли друг с другом в шахматы. Игорь улыбнулся буфетчице, та ответила равнодушным рыбьим взглядом, и это неожиданно его уязвило.

Дикие люди, думал он, глядя, как буфетчица наклоняется над соседним столиком, сметая тряпкой крошки. На Западе в ответ на улыбку принято отвечать улыбкой же. Видно, что человек к тебе с добром, а ты что?

У буфетчицы была красивая попа. Игорь подумал о Катьке, которую он сегодня обещал повести в ночной клуб, и невесть почему разозлился. Вот приедет он усталый, похмельный, с красными глазами — а ей плевать на его настроение, ей нужно танцевать, манерничать, рисоваться, по сторонам глазками постреливать…

Он осадил себя. Это было глупо и несправедливо, так думать о Катьке. Она всего два месяца как его постоянная подруга. Ждет, скучает, котлет небось нажарила…

Слишком много ненужных мыслей лезло в голову в это утро — от усталости, разумеется. Буфетчица, мухи, котлеты. Надо попробовать поспать в машине.

…И приснится какая-нибудь дрянь, вот как Антону. Антоша икнул и промокнул белый лоб бумажным платочком. Тимур о чем-то думал, и глаза его смотрели внутрь. Витька меланхолично дожевывал последний бутерброд. Все мы устали, подумал Игорь. Все мы ели и пили какую-то дрянь. Добраться домой, помыться в душе, выспаться в своей постели — и все эти сны о расседающихся кладбищах вывалятся из сознания, как песок из опрокинутого кузова. Псу, которого мы спасли, тоже было жутко, пока голодал и мерз в яме. А сейчас вырвался, наелся и спит где-то на солнышке, забыв о плохом…

Старые могилы, бывает, проседают, и оттуда вырывается сноп фосфорных, светящихся в темноте искр. Рассказывал старый преподаватель в институте — якобы видел такое еще мальчишкой, долго заикался потом, его даже к бабке водили «выливать переполох». Преподаватель, надо сказать, действительно чуть заикался, особенно когда злился на особо тупых студентов. Ну и пусть его; в такое ясное летнее утро не стоит думать о каких-то там кладбищах…

Он тут же увидел его будто воочию — неровные плиты, два покосившихся креста у дальней ограды. Но ведь не было крестов? Ограды вокруг кладбища точно не было. Помнится, кусты, гнилые столбы…