— Кыш! — взмахнул руками Ваха Гордей, останавливаясь. — Кыш, о нечистоплотное пернатое! Только помета не хватало, и так дышать нечем.

Голубь взмахнул крыльями и обиженно улетел. Звездочет повернулся к по-прежнему хранившему молчание магу.

— Кто собрал?

— Я, почтенный Ваха. Соскоблил у одежды нашего друга Зезвы, с его любезного согласия.

— Прелестно, — нетерпеливо махнул рукой Гордей, — почему же ты молчишь, господин волшебник, а? Оно с тобой, с тобой?

Ваадж молча достал из кармана маленькую шкатулку с обитой железом крышкой. Поставил на стол.

— Сияние опасно, почтенный Ваха, — предупредил он. — Открыть можно на очень короткое время.

— Знаю. Открывай.

Чародей осторожно приоткрыл крышечку. Необычайно яркое сияние вырвалось из щели и буквально залило комнату ослепительно-голубым светом.

— Понятно, можешь закрывать, — помрачнел Ваха Гордей, отворачиваясь. — Его хоть отмыли?

— Зезву? Нет.

Ваза недоуменно поднял черные брови.

— У него врожденный иммунитет, почтенный Ваха.

— Ах, да, — вспомнил казначей, — вылетело из головы — он же у нас… как?

— Ныряльщик, — подсказал маг.

— Именно, ныряльщик. Хм, клянусь трубой, что за дурацкое прозвище. Какой баран его придумал? Переход за Грань — это, по его мнению, нырок? Неуч. Наверняка писарское образование, не мастеровое…Хорошо, Ормаз с ним, фантазером второсортным! Итак…

Королева Ламира сидела за маленьким столиком и не мигая смотрела, как огонек свечи медленно пожирает податливый воск. Длинные волосы властительницы Мзума, только что расчесанные Аинэ, свободно ниспадали на чуть сгорбленную спину. Свеча горела ярко, но все же недостаточно, чтобы осветить всю спальню. Уродливые тени толпились за огромной холодной кроватью, словно неведомые чудища. Окно было широко раскрыто, и с улицы пахло морем и свежестью только что прошедшего весеннего дождя. Запахи города, иногда попросту невыносимые, отступили, и Ламира с наслаждением вдыхала чистый воздух. Казалось, вечерний дождик смыл вековую грязь с улиц города Цум, и чистое и восторженное дыхание весны наконец воцарилось на узких улочках и хмурых, неприветливых площадях. Королева повернула голову в сторону красного диска солнца, что уже наполовину скрылся за подернутой дымкой полосой горизонта. Почти полный штиль царил на море, к деловитой радости рыбаков и вечно голодных чаек. Ламира улыбнулась, заметив, как возле мола сверкнула на солнце черная спина дельфина.

— Снова подплывают к самому берегу, ты видишь, Аинэ?

Горничная отложила в сторону шитье, склонила почтительно голову.

— Да, государыня.

Королева поднялась. Взметнулись волнами распущенные косы. Аинэ вскочила, спрятала за спиной руки. О, Дейла, почему она так волнуется, почему? Девушка прикусила нижнюю губу. Нужно успокоиться.

— После последней войны между Элигером и Баррейном, — тихо произнесла Ламира, — дельфины боялись приближаться к берегу. Их ловили, потому что эрам было нечего есть. Когда солдаты воюют, простой люд обычно голодает. Понимаешь, милая?

Королева обернулась, и пытливые зеленые глаза заставили Аинэ смущенно потупиться.

— Понимаю, ваше величество, и я…

— Обижаешься, что не подпускаю тебя к себе.

Девушка вспыхнула, отступила на шаг. Губы королевы тронула улыбка.

— Я заметила, что ты боишься Снежа. Почему? Отвечай.

Аинэ долго кусала губы, прежде чем ответить.

— Моя госпожа… Ведь он… — девушка глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. — Просто он же…

— Ты собралась выходить замуж, милая? Рыцарь Зезва из Горды весьма достойный жених. Пригласишь хоть меня?

Покраснев еще сильнее, Аинэ обескуражено пролепетала в ответ, что нет, не собирается и искренне недоумевает, почему государыня так решила. Они с Зезвой добрые друзья, не более…

Ламира прикрыла окно.

— Прохладно. Принеси мне напиться и ночное платье. Зажги светильник. Спасибо.

Проводив взглядом метнувшуюся к дверям девушку, королева повернула голову к темному углу за кроватью, едва заметно кивнула. Ни один человек не услышал бы донесшегося из темноты шороха. Ламира услышала, хоть и с трудом. Она вздохнула и ласково улыбнулась запыхавшейся Аинэ, которая вернулась с ночной рубашкой и кувшином в руках. Указала на кровать. Девушка покорно положила аккуратно сложенное платье на одеяло. Поставила на столик кувшин с разбавленным водой вином. Присела в поклоне и стала пятиться к дверям. Ламира снова взглянула в темный угол.

— Остановись, девочка.

Не веря своим ушам, Аинэ замерла на месте.

— Марех сегодня занята, — продолжала Ламира тихим голосом, — так что поможешь мне раздеться. Подойди ко мне, что же ты… Боишься меня? Брезгуешь притронуться к чудовищу, брезгуешь…

— Государыня, нет, — Аинэ замотала головой, отступая на шаг. Неужели ей послышался звон из угла спальни? Или… — Нет, моя госпожа, нет! Я не…

— Молчи! — гневно воскликнула Ламира, и испуганная девушка склонилась в поклоне. — Брезгуешь ведь! Страх перед чудовищем сковал тебя, как самая мерзкая на свете паутина! Так ведь? Так?

Королева вдруг умолкла и, резко поднявшись, стала вглядываться в лицо горничной. Опустившая глаза Аинэ не видела, какой смертельной бледностью покрылась королева и как задергался шрам на подбородке Ламиры. Когда, наконец, горничная решилась поднять взор, то ее взору предстала удивительная картина: могущественная властительница Мзума, Ламира Светлоокая рыдала, обхватив голову руками. Аинэ всплеснула руками, бросилась к госпоже, упала перед ней на колени. Наконец решилась, прикоснулась к дергающейся спине королевы и стала ее гладить; сначала осторожно, затем все смелее и смелее. Слезы текли по лицу Аинэ, девушка глотала их и взволнованно шептала:

— Ваше величество… моя госпожа… прости меня… я не боюсь прикоснуться к тебе, нет… не боюсь… меня не волнуют глупые слухи… госпожа, госпожа… прошу тебя, не плачь…

В углу спальни, скрытый от чужих глаз, Снежный Вихрь бесшумно поднялся и стремительной тенью метнулся к потайной двери. Перед тем как исчезнуть, рвахел обернулся.

Ламира тихо плакала, а стоявшая перед ней на коленях Аинэ робко и нежно гладила госпожу по спине.

— Ледяной Пес, Курша, Хашхавило… у этого чудища много имен.

— Как оно выглядит?

Зезва Ныряльщик засмеялся, но умолк, заметив выражение лица Вахи Гордея. Поморщился и, наверное, в сотый раз с утра осторожно потрогал повязку на голове, что скрывала огромную шишку на затылке. Зезва вспомнил тепло рук Аинэ и невольно заулыбался снова… Курвова могила, видно, здорово его приложило камнем по башке, раз уж…

— Достойный Ваха задал вопрос, Зезва, — напомнил Ваадж.

Они стояли в темной арке, рядом с домом, в котором Зезва спрятался, убегая от Ледяного Пса. Крупные капли падали сверху в две большие лужи, разбегаясь вялыми, подрагивающими кругами. Ваха Гордей нетерпеливо елозил сапогом по грязи и сопел, ожидая ответа. Чародей Ваадж быстро выглянул на улицу, затем повернулся к Ныряльщику.

Зезва молчал. Перед глазами снова стал, казалось, давно забытый ночной ужас: Дух вачаб, тот, что пришел из темных вод Грани… Тогда каджи едва не прикончили его, еда… Зезва вздрогнул, когда капелька ледяного пота ужалила напряженную спину. Он выдохнул воздух и, словно не замечая раздраженного донельзя взгляда Гордея, выглянул вслед за Вааджем. Ночной Цум шипел и постукивал ночными звуками портового города. Моросил мелкий, холодный дождь. Резкий ветер деловито завывал над подернутыми ледяной коркой канавами. Лаяли собаки, а ставни заброшенного дома напротив нещадно скрипели, ударяясь об потрескавшуюся стену. Зезва нахлобучил капюшон пониже. Сопение Вахи Гордея стало еще сильнее — судя по всему, достойный звездочет едва сдерживался. Вернулся Ваадж, Кивнул коротко, давая понять, что всё тихо. Звездочет подбоченился, буравя взглядом Ныряльщика.

— Разглядеть Ледяного Пса еще никто не смог, — сказал, наконец, Зезва. — Никто из немногих, кто остался жив после встречи с ним.