Уже в эпоху Возрождения, когда опорой науки перестала быть традиция и истину называли дочерью времени, в число ее критериев вступает эстетическая ценность, понятие красоты. В заметках Леонардо да Винчи видно, как определения красоты перерастают в определения истины, а позднее в натурфилософских произведениях Джордано Бруно можно услышать уже не столь явные отзвуки эстетических идей. В XVII-XVIII веках происходила некоторая эволюция эстетических критериев науки. «Прекрасный мир» Спинозы уступал место изяществу математических построений и экспериментальных методов Лагранжа и Эйлера. Эстетические критерии выражают степень внутреннего совершенства теории. Однако теперь внутреннее совершенство перестало играть ту роль, которую оно играло в начале XVII века. Наука дифференцировалась, и включение обособившихся форм движения в единую и универсальную систему каузальных связей происходило в форме сведения специфических законов к законам механики. Критерием истины стало совпадение теории с результатом частного эксперимента.

Представим себе теперь эксперимент, который не дает внешнего оправдания существующей теории. Результаты эксперимента кажутся парадоксальными. Затем происходит то, что Эйнштейн назвал бегством от чуда, – начинается бегство от парадокса. Возникает парадоксальная теория, которая снимает с эксперимента ореол парадоксальности. Далее парадоксальная теория должна получить внутреннее совершенство. Тогда сравнивают различные исходные принципы, причем сравнивают на первых порах по интуитивно представимым множествам выводов, связей, по экспериментам, подтверждениям, т. е. по представлению о логической корректности данного варианта, о соответствии новой концепции максимально реконструирующему воздействию на мир, по корректности, естественности новой идеи, а также по ее интегральным характеристикам, отнесенным к сравнительно неясному еще объему экспериментальных доказательств и практических применений, по моральной ценности этих применений, по общности идеи.

Неклассическая наука не может идти вперед без гносеологического анализа – анализа, обращенного в будущее – прогнозов познания и обращенного в прошлое – ретроспекции, отыскивающей «не пепел, а огонь прошлого». «Огонь прошлого» является в истории познания символом философского обобщения, демонстрирующего необратимое движение познания, связь прошлого с настоящим и их различие. Ретроспекция – основа прогноза, но и прогноз – основа ретроспекции, которая познает более простое через более сложное, подобно тому как это делает современная наука, анализирующая элементарные частицы и их движение, ссылаясь на сложные понятия волнового поля, на волновые уравнения, на такие полевые константы, как скорость света.

Выявляя в прошлом динамический компонент познания, историческая ретроспекция приходит к тем апориям и проблемам, которые позволяют прогнозировать его будущее. Последние не всегда были сформулированы в явном виде, они выступали в виде гипотез, еще не обладавших внешним оправданием и внутренним совершенством, и таких темных пятен, каким была, например, по мнению Канта, ньютонова теория первого толчка.

Подобная, по существу прогностическая, вопрошающая компонента познания все чаще становится объектом историко-философского анализа. Важными установками для такого анализа служат, например, замечания В. И. Ленина об ищущем, противоречивом, разноголосом стиле философского мышления Аристотеля[26], а также его замечания в конспекте лекций Гегеля по истории философии. Значение неклассической науки для указанного направления анализа состоит в том, что ее развитие явилось демонстрацией возрастающей ценности вопрошающей компоненты, а в будущем будет связано с дальнейшим повышением «потенциала поисков» в сфере научного мышления.

Следует заметить, что история мысли не является расписанной по вехам логической схемой. Она выступает как разработка конкретной, собственно исторической, несводимой к абстрактной логике картины с ограниченными отрезками кривой познания, продолжением и закреплением этих отрезков. История мысли все конкретнее и точнее показывает, как – сквозь шаги познания в сторону и назад – проходит необратимая бесконечная эволюция познания, направленная к абсолютной истине и складывающаяся из относительных истин.

Философская и научная мысль древности, средних веков и Возрождения обычно оценивалась с позиций уже достигнутого уровня представлений о мире. Воззрения прошлого привлекались к суду не исторически трансформирующихся воззрений, а совпадавшей с ними, как тогда думали, абсолютной истины. Таким образом, оценки не были привязаны ко времени, а казались абсолютными. В наше время диалектические по своему характеру фундаментальные представления о мире связаны с иным подходом к идеям прошлого. При этом происходит пересмотр традиционных оценок, переход к новым оценкам; некоторые идеи, находившиеся на заднем плане, в настоящее время, при новом освещении, выходят на авансцену.

Возьмем в качестве примера атомистику Эпикура и Лукреция – известные и уже упоминавшиеся отклонения атомов. Их рассматривали с позиций абсолютного механического детерминизма. С подобной точки зрения положения о спонтанном отклонении атомов оказывались оторванными от необратимой эволюции познания, единичным отходом от истины.

Однако уже в диссертации К. Маркса о натурфилософии Демокрита и Эпикура был высказан нетрадиционный взгляд на отклонение атомов, а сопоставление их движения с движением электронов было сделано В. И. Лениным в конспекте лекций Гегеля по истории философии[27]. В связи с этим важно проанализировать указанные отклонения атомов в свете учения о виртуальных частицах и вакууме. В орбиту такого анализа войдет и анализ представлений эпикурейцев о непрерывном движении частицы как результате несводимых к такому движению дискретных актов.

Другой пример – оценка связи между диалектикой, математикой и эмпирическим познанием в философии Платона. В. Гейзенберг отмечал, что новейшая физика близка к представлению Платона о математике как второй ступени познания, связывающей первую ступень – диалектику, учение о едином, с регистрирующим локальные элементы бытия эмпирическим познанием[28]. Но собственно исторический анализ и выход за пределы неклассической физики в более общую область неклассической науки заставляют видеть в математике отнюдь не отображение априорных нематериальных сущностей, а, напротив, отображение всего многокрасочного и меняющегося гетерогенного бытия, которое раскрывается в эмпирическом познании. С такой, более общей, точки зрения мы видим сквозную, очень сложную тенденцию физикализащии самой математики, выталкивающей из картины мира априорные сущности. Истоки подобной тенденции мы находим у Платона и тем самым обнаруживаем у него противоречия, эволюцию, внутренний диалог, столь характерный, впрочем, для античной мысли в целом.

И при историческом анализе философии Аристотеля раскрывается диалогичность философского мышления, а через нее – собственно исторические истоки философии. Диалогичность взглядов Аристотеля, как и всей греческой философии, особенно велика в проблеме общего и частного, непрерывной материи и организующей ее и сообщающей ей структурное бытие формы, которая обладает энергией и способна превратить возможное в действительное. Когда мы идем к Аристотелю с неклассическими критериями и ассоциациями, мы глубоко проникаем в сущность внутреннего диалога, противопоставления и слияния полярных определений. И тогда нам становится понятнее внешнее поле развивающейся мысли, в частности весьма глубокие соображения Гегеля о связи философии Аристотеля с атмосферой, созданной в империи Александра Македонского. Таким образом, неклассическая ретроспекция ведет к уточнению общего представления о путях античной мысли, к выявлению специфической культурно-исторической атмосферы, в которой она развивалась.